2. Учреждения

Еще до отъезда летом 1974 года из Калифорнии в Кембридж я знала, что мы не вернемся в дом номер шесть на улице Литл-Сент-Мэри: он был мал для растущего семейства, а ступеньки слишком опасны для Стивена. Но в Кембридже оказалось очень мало жилых домов вблизи от центра города, и жилищный вопрос решить было непросто. Хотя мы могли бы продать наш дом по хорошей цене на открытом рынке, у нас не имелось средств для приобретения дома большей площади вблизи от кафедры, в районе Грейндж-роуд, где Стивен жил до нашей свадьбы. Однако на этот раз я не испытывала тревоги по поводу обращения в казначейство колледжа Гонвиля и Каюса, упивающегося своей долей славы Стивена и его научных успехов. Я понимала, что теперь нам не грозит от ворот поворот, как в те времена, когда мы были молоды, никому не известны и едва сводили концы с концами.

Оказалось, что казначей уже не занимается делами, связанными с недвижимостью колледжа. Эта обязанность теперь была возложена на преподобного Джона Стерди, назначенного деканом вскоре после получения Стивеном должности научного сотрудника в 1965 году. Он и его жена всегда общались с нами по-дружески, поддерживали, спрашивали о детях и проявляли искреннюю заботу. Джона, возвышенного и начитанного еврея с внешностью святого, прекрасно дополняла его деятельная жена Джил, практичная во всем. Когда мы только познакомились, в семье Стерди было уже два ребенка и Джил ожидала третьего; я же в то время ожидала Роберта. В следующие пятнадцать лет они усыновили еще девять детей, не смотря на их происхождение, расу и вероисповедание. Джил получила образование в области английской филологии, окончила курсы для учителей и затем основала собственную школу для того, чтобы кормить своих детей и давать им образование. На Рождество Стерди завели обычай устраивать праздник для детей сотрудников в колледже (всех сотрудников – членов колледжа, уборщиков, поваров). Джон Стерди или их старший сын Джон Кристиан наряжался в костюм Рождественского деда, и дети веселились от души, играя в «стулья с музыкой»[118] вокруг Высокого стола.

Я была уверена, что могу рассчитывать на сочувствие Джона. Но его готовность помочь превзошла мои ожидания. «Вы уже думали о том, где хотели бы жить?» – спросил он, как если бы выбор не был ничем ограничен, при нашей первой встрече по жилищному вопросу в июне 1974 года. Считая, что моя просьба тщетна, я вздохнула: «Где-нибудь в районе Грейндж-роуд, наверное». «Ну что ж, – спокойно ответил он – давайте пойдем и посмотрим, какие дома есть в этом районе и подходит ли что-нибудь для вас». Мы осмотрели полдюжины домов в западной части Кембриджа, на окраине викторианской деревни Ньюнэм – бывших семейных резиденций, теперь принадлежавших колледжу. Некоторые из них находились слишком далеко от кафедры, другие располагались слишком близко от оживленной главной дороги, а третьи были недостаточно просторны для передвижения на инвалидном кресле по первому этажу. Однако один дом на Вест-роуд неподалеку от Задворок Кембриджа, сразу привлек мое внимание. Основательный и объемный, он с викторианской самоуверенностью стоял среди большого сада рядом с Гарвей-Корт, тем самым чудовищным продуктом инженерной мысли, который так восхвалялся в «Новой архитектуре Кембриджа» в шестидесятые годы. Мы уже неплохо освоили эти сады, ставшие традиционным местом для проведения летнего праздника по случаю дня рождения Роберта. В этот день мама приезжала с богато украшенным тортом в виде поезда, автомобиля или крепости, а мы с папой организовывали игры и развлечения для того, чтобы не дать заскучать дюжине детей в течение двух часов – самых напряженных двух часов за весь год, что касается социальных мероприятий; пожалуй, труднее нам приходилось лишь в день рождения Люси, так как он был зимой.

С некоторыми коррективами первый этаж дома номер пять по улице Вест-роуд мог стать для нас вполне подходящим, особенно благодаря тому, что здесь было достаточное количество больших, хорошо освещенных комнат, где могла бы разместиться вся семья и все необходимые нам приспособления, и еще оставалось место для вечеринок для разных возрастных групп. До кафедры было дальше, чем от Литл-Сент-Мэри, но не настолько, чтобы это стало неудобно, а школа Люси находилась так же близко. Сады можно было использовать для любых праздников и игр – в частности, крикета, который не приветствовался в школе Сент-Олбанс, а теперь считался непременным условием должного воспитания моего сына. Я вспомнила, что в семидесятые годы дому, кажется, грозил снос из-за того, что здесь планировали строительство нового Робинсон-колледжа. Однако выяснилось, что предполагаемая площадка слишком мала, и дом пощадили. Лишь пять лет назад дом Вест-роуд, 5 был процветающим семейным отелем «Вест-Хаус», но, когда истек срок его аренды, колледж не стал возобновлять контракт, а начал использовать его в качестве общежития для студентов. Студентам давали право перекрашивать помещения по собственному вкусу, поэтому стены когда-то прелестной столовой в викторианском стиле теперь были выкрашены ярко-алым, а потолок – черным. Это не очень меня расстроило, так как краска была нанесена поверхностно, и я могла цвет легко поменять. Гораздо больше меня впечатлили размеры дома, так что в конце осмотра я, не колеблясь, сделала выбор в пользу «Вест-Хаус» – и, совершенно неожиданно для себя, положила конец инициативе колледжа по слому всех зданий старше 1960 года, включая наш будущий дом. Переговоры прошли как по нотам, и была достигнута договоренность о том, что по возвращении из Калифорнии в 1975 году мы сможем занять первый этаж. В качестве частичной компенсации аренды мы предоставили в распоряжение колледжа наш дом на Литл-Сент-Мэри для сдачи в аренду другим научным сотрудникам – произошло послабление правил в отношении жилья.

За время нашего отсутствия на лестнице были возведены перегородки для отделения первого этажа от общежития, которое все еще располагалось наверху. Интерьер образованной таким образом квартиры оказался полностью обновлен, а перед парадной дверью и на выходе в сад были устроены пандусы. Управляя этими операциями из Калифорнии, я положилась на помощь одного мужественного молодого человека – Тоби Черча, которого в студенческие годы поразила парализующая болезнь, лишившая его способности говорить и ходить. Тоби применил свое инженерное образование для того, чтобы адаптировать домашнюю среду под собственные нужды таким образом, чтобы не нуждаться в посторонней помощи, лишь в отдельных случаях прибегая к помощи сиделок. Он также сконструировал замечательное приспособление «Лайтрайтер» – небольшую клавиатуру с цифровым экраном, на котором его собеседник мог прочитать то, что напечатал Тоби. К сожалению, Стивену было уже не осилить такой способ общения – набор текста на клавиатуре требовал подвижности, которая у него отсутствовала. Тоби не интересовали инвалидные кресла с электроприводом, так как он старательно поддерживал мышцы рук в хорошей форме и передвигался в коляске исключительно на собственном «топливе». В качестве моего посредника Тоби получил прекрасную возможность оставаться в хорошей форме – ведь он почти каждый день заглядывал на Вест-роуд на протяжении лета 1975 года. Вернувшись из Калифорнии, мы с огромным удовольствием въехали в наш новый чудесный дом. За те шестнадцать лет, что мы в нем прожили, не проходило и дня, чтобы мы не поблагодарили судьбу за такую возможность. Просторные комнаты с высокими потолками были украшены декоративными гипсовыми карнизами и изящной центральной лепниной вокруг светильников. Высокие подъемные окна выходили на истинно английскую лужайку, обрамленную тщательно подобранными хвойными и лиственными деревьями: темные, строгие тисы перемежались с легкими ветвистыми ивами. Гигантская секвойя – калифорнийское мамонтово дерево (очевидно, саженец был завезен в Европу и укоренен при строительстве дома) – возвышалась над полуразрушенным зимним садом на углу здания, перешептываясь со своим соседом, Thuja plicata, или канадским красным кедром такой же высоты на дальнем конце лужайки. Старая скрюченная яблоня неизменно зацветала и давала плоды в таком изобилии, что раз в два года земля под ногами была усеяна яблоками, готовящимися к запеканию с октября по декабрь.

«Только не печеное яблоко!» – хором стонали дети за ужином, в то время как их отец выдавал одну из своих самых злодейских улыбок. Он обнаружил у себя неожиданную аллергию на печеные фрукты; что касается детей, то для них такой предлог объявлялся недействительным.

Летом мы вывешивали на яблоню гамак, качели и веревочные лестницы и слушали щебетание молодых птенцов черного дрозда внутри ее полого ствола. Слева от яблони пролегала красивая линия клумбы с многолетними цветами, на которую открывался вид из гостиной; она прекрасно смотрелась на фоне цветущих кустов и деревьев, сирени, миндаля и боярышника. Даже самой суровой зимой сад не утрачивал своей красоты. Однажды поздно вечером после долгого снегопада я выглянула в окно, отодвинув тяжелую штору, и замерла в восхищении, увидев, как преобразился сырой, увядший осенний сад. Полная луна в безоблачном небе освещала сияющий снежный покров, лежащий на лужайке и деревьях; все было зачаровано, обновлено неожиданной чистотой.

В пору своей молодости сад, судя по всему, был великолепен. Несмотря на свирепствующую гусь-траву и вездесущую сныть, он все еще носил отпечаток прошлого великолепия в своем многообразии многолетников. Как и деревья, их, видимо, высадили в соответствии с общей схемой около века назад, во время постройки дома. Я решила помочь садовникам колледжа, у которых было и так дел выше крыши, и начала борьбу с гусь-травой. Джереми Прайн, коллега Стивена по научной работе в колледже и его библиотекарь, возблагодарил меня за усердие и предложил избрать меня в садоводческий комитет колледжа, поскольку, заметил он, многие из его членов не отличают одуванчика от нарцисса. Однако его предложение было сразу отклонено – где это видано, чтобы кто-то, не являющийся членом колледжа, а уж тем более жена, стал участником комитета.

Со времени нашего возвращения осенью 1975 года дом, как и сад, окунулся в череду бесконечных празднований. Это были семейные праздники, дни рождения и рождественские ужины. У нас происходили также дежурные обеды для привлечения средств, так как я стала принимать участие в благотворительных инициативах, кофе по утрам и музыка по вечерам, неофициальные сходки кафедры, отмечание начала и конца учебного года, приемы и обеды по случаю различных конференций. Летом мы устраивали чайные приемы (опять-таки для конференций, на которые приезжали преимущественно американцы и русские) на лужайке с огуречными сэндвичами и крокетом, вечера народных танцев, барбекю и фейерверки. Устройство таких мероприятий было интересным и благодарным занятием, но работы находилась уйма, поскольку мне никто не помогал в организации банкетов в течение многих лет. Неудивительно, что иногда неофициальные спутники официальных гостей, все эти дармоеды, принимали меня в моем рабочем переднике за обслугу колледжа и свысока требовали еще один бокал вина или сэндвич, не проявляя ко мне должного уважения и не осознавая, что я являюсь хозяйкой вечера.

Оказалось, что мы живем в привилегированном окружении, но в этом были свои недостатки. Несмотря на то что мы заселились в дом, он все еще находился под угрозой сноса. После завершения нашего ремонта было разрешено только минимальное техническое обслуживание. Зимой система центрального отопления, основанная на старинных викторианских радиаторах, не справлялась со своей функцией, когда северный ветер задувал снег через щели в плохо пригнанных окнах и дверях. Газовые нагреватели, которые мы пытались использовать как дополнение к радиаторам, выпускали больше дыма в комнаты, чем в трубу. Электрическая сеть представляла собой вычурную комбинацию современных розеток, подсоединенных к старинным проводам загадочного происхождения.

Еще больше меня беспокоили потолки, куски которых падали на пол с настораживающей регулярностью, несмотря на то что мой отец со своим даром вызывать гравитационный коллапс потолков преспокойно сидел у себя дома в Сент-Олбансе. Божьей милостью ущерб всегда оставался в рамках материального. Июльской ночью 1978 года потолок в гостиной решил, что с него достаточно, и обрушился с величественным грохотом в облаке пыли и застаревшей грязи, раскрошив под собой стереосистему и придав момент вращения люстре. К счастью, мы только что легли спать, и дети были у себя в комнатах. Еще раз нам повезло, когда обрушился потолок в ванной: там никто не мылся.

Снаружи мы постоянно находились под угрозой падения черепицы. Эта опасность была устранена благодаря своевременному посещению Его Королевского Высочества герцога Эдинбургского, канцлера Кембриджского университета, решившего нанести Стивену частный визит в июне 1982 года. Мы так боялись, что кусок черепицы упадет на королевское темя во время входа Его Высочества в парадную дверь, что я попросила соорудить защитный экран из сетки по периметру крыши. Намек был понят, и несколько месяцев спустя крышу на доме заменили.

Благодаря королевскому визиту мы к тому же приобрели новые смесители в ванной.

Мы были не единственными жильцами дома, поскольку занимали только первый этаж. Студенты, у которых имелся отдельный вход, обитали на верхних этажах; кроме того, в темных глубинах подвала жили мыши, среди оборудования, принадлежащего спелеологическому университетскому клубу. Мыши соблюдали дистанцию с тех пор, как Люси потребовала завести хищную кошку; со студентами наладить мирное сосуществование оказалось сложнее. Поодиночке это все были замечательные ребята – лучше не сыскать, как обнаруживалось в тех случаях, когда мы приглашали их на бокал вина или встречали на лужайке посреди ночи, когда ложная пожарная тревога беспричинно поднимала на ноги весь дом. Но студенческий стиль жизни, их график и привычки вступали в неизбежный конфликт с нашими. Время от времени их присутствие проявлялось в более материальной форме, чем громкий шум и звуки поп-музыки. Примерно раз в год кто-нибудь из них забывал выключить воду в студенческой ванной, которая находилась над нашей кухней. В последний раз, когда это случилось, я пришла домой к обеду с запасом времени в пятнадцать минут до приезда кузин Стивена из Новой Зеландии. Повернув ключ в замке, я сразу услышала шум струящейся воды и учуяла запах плесени. Я кинулась на кухню. Пол уже был покрыт слоем воды; мои лучшие тарелки и чашки, предусмотрительно выставленные на рабочую поверхность, собирали грязные лужицы. Продукты – сыр, помидоры, салат и хлеб – плавали в теплых серых потоках, в то время как вода продолжала литься по потолку и капать с люстры…

Мы пребывали в счастливом неведении об этих обстоятельствах, когда в сентябре 1975 года вместе с мамой паковали вещи в доме на Литл-Сент-Мэри, перед тем как передать его в пользование колледжа. Я организовала переезд на Вест-роуд, 5. После Калифорнии наше положение в колледже кардинально изменилось. Вернувшись в Англию, мы заняли помещение, больше напоминающее миниатюрную официальную резиденцию, а не обыкновенный жилой дом. Стивену сразу предложили первый официальный пост в университете – доцентуру, поскольку за время нашего отъезда прошел слух о том, что мы рассматриваем предложение остаться в Калифорнии. Тут же подтвердилась старая библейская мудрость о том, что нет пророка в своем отечестве: за должностью доцента в скором времени последовала профессура и собственная кафедра. Теперь университет не только не был намерен отпускать Стивена, как однажды было объявлено за официальным ужином, но и с нетерпением ожидал его возвращения.

Соперничая друг с другом за первоочередность в открытии яркой научной звезды на мировом небосклоне, различные научные институты один за другим присуждали Стивену свои самые престижные награды.

Доцентура повлекла за собой появление давно необходимого секретаря, материализовавшегося в форме Джуди Феллы, которая внесла солнечную живость и непривычный блеск в мрачные коридоры кафедры прикладной математики и теоретической физики. Джуди проработала у Стивена много лет, будучи энергичной, преданной и исполнительной. Наконец-то в Англии появился человек, которому я могла передать обязанности по управлению его официальными делами – в Калифорнии этим занималась Полли Гранмонтан. Она печатала его научные работы (включая иероглифы), занималась корреспонденцией, организовывала конференции и поездки, подавала запросы на визы – все эти обязанности подразумевали полную ставку, поскольку он уже стал мировой знаменитостью и был широко востребован.

Не только Америка превозносила успех. В более завуалированной форме такое же отношение, прикрытое чопорной респектабельностью, проявлялось и в Англии. Соперничая друг с другом за первоочередность в открытии яркой научной звезды на мировом небосклоне, различные научные институты один за другим присуждали Стивену свои самые престижные награды. Сколько раз за эти годы мои родители садились на поезд до Кембриджа, чтобы успеть забрать детей из школы, а я встречала Стивена у кафедры, погружала его и инвалидное кресло в автомобиль и везла в один из роскошных лондонских отелей – «Саввой», «Дорчестер» или «Гросвенор», где должен был состояться праздничный банкет. Иногда нам предоставляли номер в отеле на одну ночь, и тогда я могла немного отдохнуть – ведь я была шофером, сиделкой, камердинером, стольником и переводчиком в одном лице, а также сопровождающей супругой. Преодолев все препятствия, разделяющие привычный уклад жизни в Кембридже и пафосный мир светского Лондона, мы появлялись, наряженные в вечерние туалеты – Стивен в галстуке-бабочке, который я по его требованию всегда завязывала вручную, – в сияющем бальном или банкетном зале, где нас приветствовала избранная научная интеллигенция, пэры Англии и высокие гости всех мастей. Все они были очень любезны, а их жены улыбчивы, но мне все они казались такими старыми, старше, чем мои родители: этих людей я бы не встретила на улице или у школьных ворот – там, где протекала моя настоящая жизнь и жизнь моих друзей. Те же самые лица, включая некоторых наиболее увлеченных представителей лондонского высшего света, появлялись и на других крупных научных выставках, в частности Conversazioni[119], летних вечерних собраниях в Королевском обществе, где богатые и знаменитые безжалостно толкали друг друга локтями в битве за напитки и канапе, в то время как ученые, охраняющие свои любовно подготовленные стенды, терпеливо ожидали, чтобы кто-нибудь отделился от занятой светскими разговорами толпы и проявил интерес к их многотрудным исследованиям.

Искусственный блеск этих мероприятий забавлял и раздражал меня одновременно. Наслаждаясь времяпрепровождением, я все время думала о том, что мне предстоит в следующие несколько часов. У нас не было шофера, чтобы отвезти нас домой из Лондона после полуночи, и не было лакея, который помог бы уложить Стивена в постель, а на следующее утро нам предстояло возвращение к нашим обязанностям. Наутро я одевала Стивена, кормила его завтраком, давала ему пилюли и поила чаем, потом прибирала в доме и загружала по две-три партии белья в стиральную машину перед тем, как почистить лук и картошку для обеда. Через дорогу обвиняющим перстом возвышалось здание Университетской библиотеки, являя собой безмолвный упрек в том, что я пренебрегла своей диссертацией. Не было и хрустальной туфельки, хотя у нас оставалась блестящая медаль на подушке из атласа или бархата в качестве напоминания о том, что предыдущий вечер нам не приснился. Но даже медаль скрывалась из вида через день-два. Поскольку в доме процветало мелкое воровство (из прихожей воровали сумочки, с крыльца – велосипеды), то медали приходилось складывать в банковский сейф, откуда не было случая их достать.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.