13. Гармония восстановлена

13. Гармония восстановлена

Музыка, благодаря которой я вернулась в лоно англиканской церкви, стала моим путем к духовному перерождению и росту, а благодаря Мэри Уайтинг я вновь смогла заниматься пением вскоре после рождения Тимоти. Она настаивала, чтобы ей разрешили гулять с ним раз в неделю в надежде на то, что благодаря времени, проведенному с ребенком, она и сама сможет забеременеть. Поэтому днем по средам, пусть и очень уставшая, я возобновила занятия с Найджелом Викенсом, которому не чужды были родительские заботы после того, как у него появилась дочь Лора. Под руководством Найджела и под чуткий аккомпанемент Джонатана – если ему позволяли отлучиться собственные учительские обязанности – я вновь обрела радость от встречи с музыкой Шуберта, Шумана, Брамса и Моцарта. Они сначала усиливали, а потом смягчали мои эмоции, трансформируя мой внутренний мир. А в это время Мэри и Тим шли кормить уточек, гулять в парке, качаться на качелях и поглощать мороженое, вымазавшись им по самые уши.

Существовало много возможностей исполнить сольный репертуар на благотворительных концертах, связанных с нашими со Стивеном общественными кампаниями; иногда меня приглашали заполнить пробелы в других программах, и именно таким способом моя певческая карьера достигла своего апогея летом 1982 года, когда я исполнила несколько песен в часовне Кингс-колледжа в качестве интерлюдии к органному концерту Джонатана в рамках культурной программы для медицинской конференции. Я обрела такую уверенность в своем голосе и в способности быстро запоминать вокальные партии, что поняла: пришло время двигаться дальше и вступить в хоровое общество. Это вполне можно было сделать, так как в то время я наслаждалась небывалой свободой. Пока Стивен грелся в лучах заслуженной мировой славы восьмидесятых, я в это же время переживала собственное превращение. С одной стороны, команда сиделок принесла долгожданное облегчение и отдых от бесконечно тяжелого физического труда, который ранее поглощал всю мою энергию. С другой – благодаря незыблемой поддержке Джонатана и его преданности семье в целом некоторые стороны моей личности, долгое время подавляемые, лежавшие мертвым грузом в темном углу из-за ежедневной борьбы, вышли на свет. Больше не нужно было жить вполсилы. Я начала ощущать всю полноту жизни, осознавая, что песок, утекавший сквозь пальцы на пляже в Санта-Барбаре много лет назад, не означал конца моих личных устремлений даже спустя годы.

На концерте в университетской церкви Пресвятой Девы Марии я встретила тех самых людей, которых искала, – всех возрастов и профессий, исполнявших разнообразный репертуар и стремившихся к высоким стандартам. Молодой энергичный дирижер Стивен Армстронг, недавно окончивший университет, взял меня в ученицы, и с тех пор я посещала репетиции раз в неделю. От меня требовалась полная самоотдача в течение двух часов в конце трудного дня, а также подготовка в течение всей недели перед репетицией. День концерта – как правило, суббота – был абсолютно сумасшедшим. Невзирая на концерт, семью требовалось холить и кормить, а генеральная репетиция выжимала из меня все силы. Сам концерт стремительно заканчивался, и труд восьми недель исчезал за один вечер, иногда оставляя ощущение небесной эйфории при пении фраз, которые звучали превосходно, а иногда привкус разочарования, когда иные фразы не звучали так, как хотелось бы. В концертах, следующих один за другим, быстро сменялись стили музыки и композиторы – от барокко до модерна, от классики до романтизма, от Баха до Бенджамина Бриттена. Радость после любого хорошо исполненного концерта была безгранична. Мне нравилось то, что мы пели; каждая последующая работа, каждый последующий композитор становились самыми любимыми для меня на время посвященных им репетиций, а концерт, переплавляющий страсти нашей скоротечной жизни в бессмертную квинтэссенцию музыки, превращал болезненную интенсивность чувств в духовное просветление.

Именно тогда, когда моя жизнь пошла в гору, моя мама серьезно заболела.

Именно тогда, когда моя жизнь пошла в гору, моя мама серьезно заболела. Недавно она и ее единственный двоюродный брат Джек пережили стресс, волнуясь за тетю Эффи, которой было далеко за девяносто. Кроме этого, существовало достаточно поводов для постоянной тревоги, которая могла обострить мамину болезнь; моя собственная ситуация была главным из них. По крайней мере, изменения обстоятельств нашей жизни, вызванные появлением команды сиделок Никки, позволили мне оказать родителям моральную поддержку в самый тяжелый момент и хотя бы попытаться окружить их той же заботой, какой они нас окружали все эти годы. Следствием облегчения моего положения стало и то, что я была менее измотана и замучена, а значит, могла больше времени проводить с детьми. Кроха Тим вырос в удивительно забавного малыша: наблюдательного, бесконечно любопытного, энергичного проказника. Когда ему было почти полтора года, задолго до встречи с влюбленными пассажирами итальянского автобуса, у него проявилась недетская страсть к астрономии. Каждый вечер он наблюдал за луной, сидя на своем стульчике на кухне и следя за движением небесного тела, отвлекаясь от важнейшего занятия – ужина. Пока луна двигалась по небу в пределах окна, он забывал о еде и пытался высвободиться из своих тенет. Когда же она исчезала из поля зрения, он стремительно несся в гостиную и там ждал появления белой царицы ночи, глядя на нее сквозь окна веранды. Каждый вечер был для него наградой после дневного ожидания; потом луна начинала убывать, оставляя его во тьме таинственности и разочарования. Затем, в год и десять месяцев, он продемонстрировал свое поэтическое, но никак не научное восприятие другого природного феномена. Холодным февральским днем 1980 года, когда огромные белые снежинки удивительно правильной геометрической формы медленно опускались со свинцового неба, он примчался к окну гостиной с криком: «Я вижу везы! Я вижу везы!» – что означало «звезды» на его языке. Он танцевал по комнате, вдохновенно повторяя свой незатейливый припев к неслышной музыке мягко падающих созвездий.

Непрестанная активность Тима была очаровательна, но представляла опасность в случаях, когда он пытался имитировать независимость старших детей, особенно оставленный без присмотра даже на секунду. За пару недель до его второго дня рождения я готовила ужин на кухне; внезапно мне показалось, что в доме воцарилась неестественная тишина. Не было ни одного звука, сопровождающего детские игры: игрушечные машинки не шоркали по полу, жестяной барабанчик не гремел, болтовня и смех стихли. У меня кровь застыла в жилах от этой ужасной тишины. Я бросилась к входной двери, которая оказалась открыта. Тимми убежал.

Роберт, гораздо более стремительный и быстрый, чем мы со Стивеном, часто убегал, когда был маленький, но всегда с какой-то целью, и мы обычно могли легко его найти. Люси исчезла лишь раз – погожим летним днем, когда мы еще жили на Литл-Сент-Мэри. Встревоженные, мы с Тельмой Тэтчер искали ее по всей улице и в церковном саду, но безуспешно. Проходившие мимо американцы сказали нам о том, что на Мельничном мосту стоит малышка с кукольной коляской. Это была Люси: одетая в шорты-бермуды, одной рукой она держала ручку коляски, а другой – прозрачный зеленый зонтик. Ее окружила толпа восхищенных выпускников, которые никак не могли понять, что же делать с этим невозмутимым чудом света.

Десять лет спустя, находясь вдали от других домов на Вест-роуд, 5, без добрых соседей – приемных бабушек и дедушек, всегда готовых прийти на помощь, я стояла около открытой двери в приступе ужаса и нерешительности, не зная, куда же мне идти. Побежал ли Тимми вниз по дороге, ведущей к реке, или вокруг дома, в сад? Коллеги в колледже, заканчивающие свои семинары, услышали, как я лихорадочно зову Тимми по имени, и пришли на помощь. В конце концов Пэт, один из техников, трезво поразмыслив, посоветовал мне позвонить в полицию. Он стоял рядом, пока я трясущимися руками, слыша неистовый стук своего сердца, набирала 999. Я расстроилась, когда офицер полиции, ответивший на звонок, не оценил драматизма ситуации. Он, похоже, не понял, насколько срочным был вопрос. «Подождите минутку, мэм», – весело сказал он. Через мгновение он снова был у аппарата. «Опишите, как выглядит ваш мальчик и во что он одет?» – спросил он тем же раздражающе радостным голосом. «Светлые волосы, голубые глаза, синяя кофточка и зеленые штаны», – ответила я, обезумев от волнения. «Тогда все в порядке, – сказал полицейский. – В одной из наших машин сидит маленький мальчик, но так как он не смог сказать, где живет, то полицейский ездит вместе с ним по району в надежде найти его маму». Тимми привезли домой в полицейской машине, за рулем которой сидела женщина-офицер; с ними была еще какая-то добрая женщина, которая перехватила Тима как раз в тот момент, когда он собирался перейти дорогу, видимо, чтобы отправиться в гости к крестной, Джой Кэдбери. Эта же добрая женщина посадила его к себе на колени и в таком виде довезла свою мокрую, светловолосую, зелено-голубую поклажу, переданную в мои дрожащие руки.

Несмотря на то что двое старших детей не так сильно нуждались в моем физическом присутствии, им в гораздо большей степени требовалось мое понимание. Роберт, похоже, был обречен на одиночество на всю жизнь, имея лишь несколько друзей, а Люси с переходом в среднюю школу пришлось расстаться с компанией любимых друзей детства. Так как Роберт получал частное образование благодаря своему наследству, мы понимали, что должны обеспечить Люси как минимум тем же, однако она была единственная из класса, кто перешел из начальной школы в платную школу Перс для девочек. Мы подарили ей котенка, чтобы хоть чем-то утешить и отвлечь ее, а Стивен решил написать научно-популярную книгу, описывающую его науку – изучение происхождения Вселенной – общедоступным языком, избегая барьеров специфических терминов и уравнений, надеясь, что прибыль от издания такой книги поможет оплатить обучение Люси. Я часто просила его взяться за такой труд, мотивируя свою просьбу тем, что это было бы интересное чтение для меня самой, а также для тех налогоплательщиков, которые финансировали научные исследования посредством своего вклада в бюджет страны.

Иногда Роберт и Люси ходили вместе со мной в церковь Святого Марка, где как всегда изобретательный Билл Лавлес продолжал угождать всем возрастам и вкусам. Он не только взывал к интеллекту и нравственности прихожан Ньюнхэма, каждый месяц информируя их о состоянии дел в стране, но еще и вкладывал огромные усилия в привлечение семей в церковь, проводя семейные службы. Такие службы, всегда увлекательные, иногда вызывающие непредсказуемые результаты, долгое время оказывали влияние на целое поколение детей, растущих в эпоху всеобщего атеизма. Люси, которая всегда находила там для себя занятие, зажигая или задувая свечи на алтаре, читая урок, участвуя в викторинах или играя в различных постановках, обожала эту службу. Однажды утром в воскресенье, когда я ушла в церковь, оставив детей еще спящими, Билл объявил об открытии нового молодежного клуба под руководством ожидающих рукоположения студентов теологического колледжа; в клубе планировались игры, веселье и серьезные дискуссии. Роберт не проявил энтузиазма, когда я рассказал ему об этом, но согласился поехать на открытие только ради меня. К семи часам я привезла его к дому викария, пообещав подождать снаружи десять минут на случай, если ему там не понравится. Ему так понравилось, что спустя десять минут я уехала домой, и с тех пор он ни разу не пропускал заседания клуба. Там он встретил старых знакомых из начальной школы и подружился с другими девочками и мальчиками. С этих дней их связывали крепкие узы верной дружбы, а Роберту удалось то, что раньше казалось почти невозможным: стать уверенным в себе и более общительным. Всего лишь две недели спустя он ехал на велосипеде домой из школы и, встретив Билла Лавлеса, сказал ему, что хочет пройти обряд конфирмации[145]. Билл стал верным другом и наставником и Роберту, и Люси. Он часто поддерживал их и обсуждал с ними сложности взрослой жизни, когда ее странности – будь то болезнь Стивена или странная природа появления Джонатана в семье – вступали в противоречие с их по-юношески идеалистическими взглядами на то, какими должны быть родители и семейная жизнь.

В целом атмосфера тех лет оказалась столь расслабленной, что я смогла восстановить связи с моими школьными подругами. Они приходили с мужьями и детьми по воскресеньям раз или два в год. После праздничного обеда, за которым горячо обсуждались различные темы – политика, окружающая среда, наука, литература или музыка, – взрослые прогуливались по саду и вместе с детьми играли в прятки среди лужаек и кустов Харви-Корта, территории, принадлежавшей соседнему колледжу Каюса. Эта игра стала традицией. Стивен искал, а остальные, забыв о взрослой сдержанности, на час возвращали себе ощущение самозабвенной детской радости.

Наступившая гармония способствовала тому, что в наших со Стивеном отношениях начался новый этап, уже не предполагавший ролевой игры в господина и рабыню. Мы снова стали равными друг другу спутниками жизни, как в шестидесятые и в начале семидесятых – период нашего участия в различных кампаниях. Значок участника Движения за ядерное разоружение, который Стивен регулярно прикреплял к лацкану пиджака, отправляясь на телевидение, был лишь одним из символов нашей социальной активности. Подспудное увеличение ядерных арсеналов, о котором нас хладнокровно предупреждал Роб Донован в начале семидесятых годов, превратилось в полноценную гонку вооружений, оголтелое соперничество Востока и Запада за право стать причиной Армагеддона и истребить все живое на планете. Движение за ядерное разоружение снова объединило нацию: его местные инициативные группы стали множиться по всей стране.

Наша группа называлась «Ньюнхэм против бомбы» и собиралась раз в месяц в доме бывшего врача Элис Рафтон. Она была человеком невероятной щедрости и энергии, непреклонных убеждений и легендарной эксцентричности: про нее говорили, что она подает тушеных белок с крапивой на обед. Ее муж, по слухам, предпочитал спать в садовом сарае. Примерно десяток членов «Ньюнхэм против бомбы» собирался вокруг ее дымящегося очага, согревая руки стаканами глинтвейна и слушая выступления осведомленных, но пессимистичных ораторов. Затем мы планировали стратегию и составляли план действий по прекращению гонки вооружений. Перспективы были нерадостные. В конце концов, мы выступали против военно-промышленного комплекса двух супердержав. Небольшое утешение состояло в том, что мы, по крайней мере, не опускали руки – к тому же у нас со Стивеном был богатый опыт выступления в роли Давида против разнообразных могущественных Голиафов.

Вместе со Стивеном мы составили текст письма, которое отправили нашим друзьям из разных стран мира, в частности тем, кто жил в Соединенных Штатах и в Советском Союзе. Мы просили их поддержать протест против эскалации атомного оружия, которое представляло мгновенную угрозу жизни населения всего Северного полушария и породило бы столько радиации, что вероятность выживания всех живых организмов на планете была бы невелика. Мы отмечали в письме, что на каждого мужчину, женщину и ребенка на планете приходится четыре тонны взрывчатых веществ и что риск обмена ядерными ударами в результате ошибки в расчетах или компьютерного сбоя неприемлемо высок. То же самое Стивен говорил и в обращении к Институ ту Франклина в Филадельфии, когда его наградили медалью Франклина в 1981 году. Он отмечал, что для развития млекопитающих понадобилось четыре миллиарда лет, человека – около четырех миллионов лет и около четырехсот лет для развития нашей научной и технологической цивилизации. За последние сорок лет прогресс понимания четырех фундаментальных физических взаимодействий[146] дошел до такого этапа, когда появился реальный шанс сформулировать полную единую теорию поля, которая описывала бы все существующее во Вселенной. И тем не менее все это может быть стерто с лица Земли менее чем за сорок минут в случае ядерной катастрофы, а вероятность возникновения такой катастрофы, случайно или намеренно, пугающе высока. Завершая свою речь, он сказал о том, что это фундаментальная проблема, стоящая перед обществом, и она гораздо важнее любой идеологической или территориальной проблемы.

Примерно то же самое мы подчеркнули на встрече с генералом Бернардом Роджерсом, бывшим стипендиатом Родса[147] и верховным главнокомандующим объединенных вооруженных сил НАТО в Европе, на банкете Университетского колледжа в Оксфорде. После трапезы Стивен преградил генералу дорогу, так как тот уже собирался встать из-за стола. Генерал внимательно слушал, как я несколько смущенно произношу речь от имени организации «Ньюнхэм против бомбы». Затем он вежливо признал, что и сам очень обеспокоен ситуацией и что регулярно обсуждает ее со своим коллегой на аналогичной должности в Советском Союзе. Через несколько лет революционные изменения экономической и политической ситуации за железным занавесом сделали наши усилия на местах неактуальными. Мы никогда не узнаем, как повлиял наш скромный индивидуальный и групповой протест на ход истории, достигли ли наши письма своей цели и нашли ли наши призывы отклик в сердцах политических деятелей Востока и Запада.

Мы отмечали в письме, что на каждого мужчину, женщину и ребенка на планете приходится четыре тонны взрывчатых веществ и что риск обмена ядерными ударами в результате ошибки в расчетах или компьютерного сбоя неприемлемо высок.

Ближе к делам домашним были другие, менее апокалиптические, но столь же горячо затрагивающие нас кампании, особенно когда дело касалось прав инвалидов. Колледжи Кембриджа настолько медленно внедряли Акт об инвалидах, который в своем первоначальном варианте был принят в 1970 году, что в 1980-х годах все еще вводились в эксплуатацию новые здания, которые не были адаптированы для использования инвалидами. Один из них, Клэр-колледж, расположенный менее чем в ста метрах от нашего дома, активно собирал средства для строительства здания с публичной библиотекой и актовым залом, однако в проекте отсутствовали необходимые для инвалидов конструктивные приспособления. Мы начали кампанию в средствах массовой информации, выступая против такого двуличного отношения, на что получили ответ следующего содержания: «Если Стивену Хокингу нужен лифт для инвалидов, пусть заплатит за него». В конце концов лорд Сноудон[148], приехавший фотографировать Стивена для глянцевого журнала, рассказал об этом прецеденте по радио, и колледжу пришлось сдаться.

Я, Стивен и Джонатан занимались сбором средств для Ассоциации больных мотонейронной болезнью со времени ее основания в 1979 году. Какое-то время мы со Стивеном, выступающим в качестве представителя пациентов, посещали совещания и конференции ассоциации. В начале восьмидесятых годов его попросили стать вице-президентом Фонда Леонарда Чешира, а в октябре 1982 года меня пригласили в апелляционный комитет по сбору средств для переоборудования и реставрации викторианского дома в Брэмптоне около Хантингдона в Дом Чешира для инвалидов. Я начала посещать ежемесячные совещания в Хантингдоне и вскоре обнаружила, что моей зоной ответственности для сбора средств являлся Кембриджский университет – каждый колледж университета и каждый сотрудник колледжа. Вооруженная копией университетского реестра, я должна была из сотен возможных благотворителей выбрать наиболее вероятных и каждому из них отправить письмо с просьбой о помощи, в качестве подготовки к публичному открытию благотворительной акции летом 1984 года. Открытие благополучно состоялось в Хинчинбрук-Хаус, однако, к несчастью, совпало с шестинедельной забастовкой почтальонов и трансляцией в сводках новостей репортажей о голодающих Африки, что отвлекло наших сограждан от местных благотворительных поводов. Прошло много лет, прежде чем Дом открылся. Однако для нас со Стивеном эти кампании были во всех отношениях положительным опытом, так как объединяли нас и давали возможность заниматься общим делом, никак не связанным с физикой.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.