6 Переменные нейтральные токи

6

Переменные нейтральные токи

Глава, в которой у протонов и нейтронов оказывается внутренняя структура, а предсказанные нейтральные токи слабого ядерного взаимодействия находятся, теряются и находятся вновь

В космических лучах происходят некоторые самые высокоэнергетические столкновения частиц, иногда их энергия гораздо выше энергии, которой можно достичь даже в современных коллайдерах[89]. Но откуда берутся лучи, непонятно, и какие частицы и энергии становятся причиной наблюдаемых событий, неизвестно. Успех экспериментов с космическими лучами зависит от случайного обнаружения новых частиц или новых процессов, воспроизвести которые может оказаться очень сложно.

Несмотря на успешные эксперименты с космическими лучами, позволившие открыть позитроны, мюоны, пионы и каоны за два десятилетия между 1930-ми годами и началом 1950-х, для дальнейшего прогресса в физике частиц требовалось сначала разработать более мощные искусственные ускорители.

Первые ускорители были сконструированы во второй половине 1920-х годов. Это были линейные ускорители, в которых ускорение электронов и протонов происходило за счет разгона их через линейную последовательность осциллирующих электрических полей. На одном таком ускорителе Джон Кокрофт и Эрнест Уолтон в 1932 году разогнали протоны до высокой скорости и затем выстреливали ими по неподвижным мишеням – ядрам, таким образом осуществив первые искусственно вызванные ядерные реакции[90].

В 1929 году американский физик Эрнест Лоуренс изобрел ускоритель иной конструкции. Он использовал магнит, чтобы заставить поток протонов двигаться по спирали, одновременно ускоряя их до все более высоких скоростей при помощи переменного электрического поля. Лоуренс назвал его циклотроном.

В Лоуренсе было что-то от шоумена с большими амбициями. За первым циклотроном последовали новые, все более крупные машины, и в 1939 году их кульминацией стало сооружение гигантского суперциклотрона с магнитом, который весил 2 тысячи тонн. Лоуренс посчитал, что он позволит протону развивать энергию в 100 миллионов электронвольт (100 МэВ), это порог энергии, требующейся протону для проникновения в ядро. Лоуренс обратился в фонд Рокфеллера с просьбой о поддержке. Его обращение стало звучать гораздо убедительнее после того, как во время теннисного матча ему сообщили, что ему только что присудили Нобелевскую премию по физике за 1939 год.

Когда началась война, циклотронную технологию Лоуренса использовали для решения других задач – для обогащения урана-235 в количестве достаточном для создания атомной бомбы, сброшенной потом на Хиросиму. В основу электромагнитной установки по разделению изотопов Центра национальной безопасности Y-12, сооруженной в Оук-Ридже, что в Восточном Теннесси, положена конструкция лоуренсовского циклотрона[91].

Работавшие в Y-12 магниты имели 76 метров в длину и весили от 3 до 10 тысяч тонн. Их конструкция истощила медные запасы США, и американское казначейство было вынуждено ссудить Манхэттенскому проекту 15 тысяч тонн серебра, чтобы закончить обмотку магнитов. Магниты забирали столько же энергии, как большой город, и были настолько сильные, что рабочие чувствовали, как их сила действует на гвоздики в их ботинках. Иногда женщины, стоявшие недалеко от магнитов, оставались без шпилек. Со стен пришлось снять трубы. 13 тысяч человек трудились на заводе, который был запущен в ноябре 1943 года.

Это был первый пример того, что в будущем станут называть «большой наукой».

В циклотроне использовалось постоянное магнитное поле и электрическое поле с фиксированной частотой, и в связи с этим энергия частиц была ограничена примерно 1000 МэВ (или 1 ГэВ, гигаэлектронвольт). Чтобы получить еще большую энергию, нужно прогонять ускоряемые частицы сгустками по кольцу, вдоль синхронно распределены магнитные и электрические поля. Одни из первых таких синхротронов – это Беватрон, ускоритель на 6,3 ГэВ, построенный в 1950 году в Радиационной лаборатории в Беркли, и Космотрон, ускоритель на 3,3 ГэВ, построенный в 1953 году в Брукхейвенской национальной лаборатории в Нью-Йорке.

Другие страны последовали успешному примеру. 29 сентября 1954 года одиннадцать западноевропейских государств ратифицировали соглашение о создании Европейского совета по ядерным исследованиям (Conseil Europ?en pour la Recherche Nucl?aire, ЦЕРН)[92]. Три года спустя в СССР Объединенный институт ядерных исследований в Дубне, в 120 километрах от Москвы, открылся протонный синхротрон на 10 ГэВ. За ним последовал ЦЕРН и в 1959 году в Женеве пустил протонный синхротрон на 26 ГэВ.

Финансирование физики высоких энергий в США сильно возросло, когда в 1960 годах гонка за технологическое превосходство в холодной войне достигла апогея. В Брукхейвене в 1960 году построили сильнофокусирующий синхротрон, способный оперировать энергией 33 ГэВ. Казалось очевидным, что будущее физики элементарных частиц находится в руках конструкторов синхротронов, продвигающих технологии на все более высокие энергии столкновений.

Так, когда в 1962 году в Стэнфордском университете в Калифорнии началось сооружение нового линейного электронного ускорителя на 20 ГэВ стоимостью 114 миллионов долларов, многие физики отмахнулись от него, сочтя не соответствующим современным требованиям и способным только на второсортные эксперименты.

Но некоторые физики понимали, что постоянное повышение энергии адронных столкновений происходит за счет тонкости. Синхротроны разгоняли протоны и разбивали их о неподвижные мишени, в том числе другие протоны. По словам Ричарда Фейнмана, сталкивать протоны с протонами – «это все равно что разбивать друг о друга карманные часы, чтобы посмотреть, что у них внутри»[93].

Стэнфордский центр линейных ускорителей (SLAC) построен на 160 гектарах территории Стэнфордского университета примерно в 60 километрах южнее Сан-Франциско. Расчетной энергии пучка 20 ГэВ он впервые достиг в 1967 году. Трехкилометровый ускоритель имеет линейную, а не циклическую конструкцию, так как изгибание пучка электронов при помощи магнитного поля приводит к резкой потере энергии из-за рентгеновского синхротронного излучения.

Когда электрон сталкивается с протоном, могут иметь место три разных вида взаимодействия. Электрон может относительно безвредно отскочить от протона, обменявшись виртуальным фотоном, при этом скорость и направление электрона изменится, но частицы останутся целыми. Это так называемое упругое рассеяние дает электроны с относительно высокой рассеянной энергией, группирующейся вокруг пика.

Во втором виде взаимодействий при столкновении с электроном может происходить обмен виртуальным фотоном, который посылает протон в то или иное возбужденное энергетическое состояние. Рассеянный электрон в итоге оказывается с меньшим количеством энергии, и сравнение на графике рассеянной энергии с приобретенной показывает серию пиков или резонансов, соответствующих разным возбужденным состояниям протона. Такое рассеяние называется неупругим, так как могут создаваться новые частицы (например, пионы), хотя и электрон, и протон выходят из взаимодействия целыми. По сути, энергия столкновения и обмен виртуальным фотоном переходит в образование новых частиц.

Третий тип взаимодействия называется глубоко неупругим рассеянием, при котором большая часть энергии электрона и виртуального фотона переходит в полное уничтожение протона. В итоге возникает целый фонтан разных адронов, и рассеянный электрон отскакивает уже со значительными потерями энергии.

Исследования глубоко неупругого рассеяния на относительно небольших углах с жидководородной мишенью начались в Стэнфордском центре ускорителей в сентябре 1967 года. Их проводила небольшая группа экспериментаторов с участием физиков МИТ Джерома Фридмана и Генри Кендалла и работающего в лаборатории канадского физика Ричарда Тейлора.

Они сосредоточили внимание на поведении так называемой структурной функции, функции разницы между начальной энергией электрона и энергией рассеянного электрона. Эта разница связана с энергией, потерянной электроном в столкновении, или энергией виртуального фотона, которым обмениваются частицы. Они увидели, что по мере увеличения энергии виртуального фотона структурная функция показывает заметные пики, соответствующие ожидаемым резонансам протона. Однако при дальнейшем увеличении энергии эти пики сменялись широкими плато, которые постепенно снижались, когда уходили достаточно далеко в диапазон глубоко неупругих столкновений.

Любопытно, что форма функции оказалась в большой степени независимой от начальной энергии электрона. Экспериментаторы не могли понять почему.

Зато это понял американский теоретик Джеймс Бьеркен. Бьеркен получил докторскую степень в Стэнфордском университете в 1959 году и незадолго до экспериментов вернулся в Калифорнию после того, как проработал некоторое время в копенгагенском Институте Нильса Бора. Перед самым открытием Стэнфордского центра ускорителей он разработал модель, позволявшую предсказывать результаты электрон-протонных столкновений при помощи довольно эзотерического подхода, основанного на квантовой теории поля.

В этой модели протон можно было представить двумя разными способами. Его можно было считать твердым «шариком» вещества с равномерно распределенными массой и зарядом. Или его можно было считать областью почти пустого пространства, которое содержит невидимые, точечные элементы, почти как атом, который, как было показано в 1911 году, представляет собой пустое пространство, содержащее крошечное положительно заряженное ядро.

Эти два очень разных взгляда на структуру протона должны приводить к очень разным результатам рассеяния. Бьеркен понял, что при достаточной энергии электроны могли бы проникнуть внутрь «составного» протона и столкнуться с его точечными элементами. В диапазоне глубоко неупругих столкновений электроны были бы рассеяны в больших количествах, под большими углами, и структурная функция вела бы себя именно так, как это происходило при экспериментах.

Бьеркен не стал говорить, что эти точечные элементы могут быть кварками. Кварковая модель все еще вызывала насмешки у большинства физиков, и некоторые другие теории пользовались большим уважением. Споры о том, как следует интерпретировать данные, бушевали даже в самой группе физиков МИТ и Стэнфордского центра ускорителей. В связи с этим физики не торопились заявить, что их результаты свидетельствуют о существовании кварков.

Так продолжалось еще десять месяцев.

Ричард Фейнман посетил Стэнфордский центр ускорителей в августе 1968-го. Поработав со слабым ядерным взаимодействием и квантовой гравитацией, он решил снова взяться за физику высоких энергий. Его сестра Джоан жила в доме недалеко от центра, и, навещая ее, он пользовался возможностью «пошнырять» вокруг ускорителя и выяснить, что творится в полях.

Он услышал о работе группы физиков из МИТ и Стэнфордского центра над глубоко неупругим рассеянием. Должен был вот-вот начаться второй круг экспериментов, но физики все еще думали над интерпретацией данных предыдущего года.

Бьеркена не было в городе, но его новый научный сотрудник Эммануль Пасчос рассказал Фейнману о поведении структурной функции и спросил, что он насчет этого думает. Увидев данные, Фейнман заявил: «Всю жизнь я искал такой эксперимент, который мог бы проверить теорию поля для сильного взаимодействия!»[94] И в ту же ночь в номере своего мотеля он все разложил по полочкам.

Он считал, что поведение частиц, которое наблюдали экспериментаторы, связано с распределением импульса точечных элементов глубоко внутри протона. Фейнман назвал эти элементы «партоны» – буквально «части протона», – чтобы не впутываться в конкретные модели внутреннего строения протона[95].

«Мне правда нужно вам кое-что показать, – сказал Фейнман Фридману и Кендаллу на следующее утро. – Я до всего додумался в мотеле вчера ночью!»[96] Бьеркен и сам уже пришел к большинству выводов, которые изложил перед ними Фейнман, и Фейнман признал его приоритет. Но Фейнман снова сумел описать физику гораздо более простым, но красноречивым, более наглядным способом. Когда он вернулся в Стэнфордский центр ускорителей в октябре 1968 года, чтобы прочесть лекцию о партонной модели, он будто бы разжег пожар. Ничто так не придает силу идее, как когда ее с энтузиазмом отстаивает нобелевский лауреат.

Правда ли, что партоны – это в самом деле кварки? Фейнман не знал ответа, и ему было все равно, но у Бьеркена и Пасчоса скоро уже была подробная модель партонов, основанная на триплетах кварков.

Дальнейшее изучение глубоко неупругого рассеяния электронов на нейтронах в Стэнфордском центре ускорителей и результаты исследования рассеяния нейтрино на протонах в ЦЕРНе дали новые подтверждения. К середине 1973 года кварки официально «состоялись». Может быть, мысль о них как о странной игре природы родилась в шутку, но теперь они сделали решительный шаг к тому, чтобы их признали действительными составными частями адронов.

Некоторые важные вопросы оставались без ответа. Поведение структурных функций можно было понять только при условии, если допустить, что отельные кварки движутся внутри протона или нейтрона совершенно независимо друг от друга. И однако же 20-гигаэлектронвольтные электроны ударяли в отдельные кварки, что приводило к уничтожению нуклонов-мишеней, так почему же кварки при этом не высвобождались?

Это не имело никакого смысла. Если сильное взаимодействие с такой мощью удерживает кварки внутри нуклонов, что они навечно там заключены и никто никогда не сможет их увидеть, как же может быть, что внутри нуклонов кварки, по всей видимости, движутся с полной свободой?

К концу 1971 года законченная квантовая теория поля для электрослабого взаимодействия была полностью разработана, и теоретики все больше убеждались в ее истинности. Нарушение симметрии при помощи механизма Хиггса могло объяснить разницу между электромагнитным и слабым ядерным взаимодействиями, которые в ином случае оставались бы все тем же универсальным электрослабым взаимодействием. Нарушение симметрии сообщило массу переносчикам слабого взаимодействия, в то же время оставив фотоны безмассовыми. Для слабого взаимодействия требовалось два заряженных переносчика, частицы W+ и W^—, и нейтральный переносчик, частица Z⁰. Если Z⁰ существует, то можно было ожидать, что их взаимодействие с обменом проявится в виде слабых нейтральных токов.

Если теория верна, то следовало ожидать, что нейтральные каоны покажут слабые нейтральные токи, что также подразумевало изменение странности. Наконец-то было объяснено довольно странное отсутствие этих меняющих странность токов за счет механизма ГИМ и существования четвертого – очарованного – кварка.

Теоретики обратились к другим источникам слабых нейтральных токов, которые не влекли за собой изменения странности, и стали убеждать экспериментаторов, чтобы те занялись их поисками. Наилучшими кандидатами были взаимодействия между мюонными нейтрино и нуклонами: протонами и нейтронами. В столкновениях мюонного нейтрино и нейтрона, например, обмен виртуальной W^—-частицей превращает мюонное нейтрино в отрицательный мюон, а нейтрон – в протон. Это заряженный ток. Обмен виртуальной Z⁰-частицей оставляет невредимыми и мюонное нейтрино, и нейтрон – это нейтральный ток (см. рис. 16). Если происходят оба процесса, тогда данные о слабых нейтральных токах можно получить за счет рассеяния мюонных нейтрино на нуклонах, а еще можно поискать события, при которых не образуются мюоны. По оценке Вайнберга, на каждые 100 событий с заряженными токами должно приходиться примерно от 14 до 33 событий с нейтральными токами.

Проблема в том, что нейтрино – чрезвычайно легкие, нейтральные частицы, не оставляющие следов в детекторах частиц. Детекторы регистрируют прохождение заряженных частиц, которые отрывают электроны в атомах материала детектора, оставляя за собой характерный след заряженных ионов. Первый детектор такого типа изобрел шотландский физик Чарльз Вильсон в 1911 году. В диффузионной камере следы частиц можно наблюдать благодаря конденсации водяного пара вокруг остающихся ионов.

Рис. 16

(а) Нейтрон сталкивается с мюонным нейтрино и обменивается виртуальной W-частицей. В результате нейтрон превращается в протон, а нейтрино в мюон. Это заряженный ток. Однако то же столкновение может происходить и с обменом виртуальной Z⁰-час тицей (b). Обе частицы не меняются, мюон не возникает. Это так называемое безмюонное событие представляет собой нейтральный ток

В начале 1950-х диффузионную камеру сменила пузырьковая, которую изобрел американский физик Дональд Глазер, хотя принцип ее работы очень похожий. Пузырьковая камера наполнена жидкостью с температурой близкой к точке кипения. Заряженная частица, проходя сквозь жидкость, опять-таки оставляет за собой след из заряженных ионов и электронов. Если затем давление выше жидкости понизить, она начинает кипеть. Однако сначала она закипит вдоль следа ионов, образуя пузырьки, благодаря которым след становится видимым. После этого след можно сфотографировать, а давление повысить, чтобы прекратить дальнейшее кипение.

Преимущество пузырьковой камеры в том, что жидкость в камере может также служить мишенью для частиц ускорителя. В большинстве пузырьковых камер используется жидкий водород, но также в них можно использовать более тяжелые жидкости, например пропан и фреон (как в старых холодильниках).

Единственным следом безмюонного события такого типа, который искал Вайнберг, был всплеск адронов, который бы внезапно появился в детекторе, как бы из ниоткуда. Но такой таинственный всплеск адронов мог бы иметь и множество других, довольно обыденных объяснений. Мюонные нейтрино могли ударить по атомам в стенках детектора и оторвать нейтроны, из которых в дальнейшем могли получиться адроны, зафиксированные детектором. Продуктом событий «выше по течению» детектора могли стать нейтроны, а их продуктом адроны. А если мюон, образованный во время события с заряженным током, рассеивался с большим углом отдачи, его вполне было можно пропустить и не заметить. Подобные фоновые события можно было легко списать как истинные безмюонные события и потому по ошибке идентифицировать как слабые нейтральные токи.

Экспериментаторов очень волновали трудности подобных поисков. В списке экспериментальных приоритетов, который составили физики ЦЕРНа в ноябре 1968 года, на самом верху стояли W-частицы, а поиск слабых нейтральных токов занимал скромное восьмое место. «Дело в том, что вплоть до 1973 года не было надежных данных в пользу нейтральных токов, но было много данных против них», – написал оксфордский физик Дональд Перкинс[97].

Однако к весне 1972 года огромные теоретические успехи выдвинули поиск нейтральных токов в самый верх списка. Физики стали задумываться о том, что, может быть, у них есть шанс получить окончательный ответ.

Большая и все растущая международная коллаборация во главе с физиком ЦЕРНа Полем Мюссе, Андре Лагарригом из ускорительной лаборатории в Орсэ и Дональдом Перкинсом работала над крупнейшей пузырьковой камерой с тяжелой жидкостью, которую назвали Гаргамель[98]. Гаргамель построили во Франции при финансировании французской Комиссии по атомной энергии и установили в ЦЕРНе в 1970 году рядом с протонным синхротроном на 26 ГэВ. На создание Гаргамель ушло шесть лет, он был сконструирован специально для изучения столкновений с участием нейтрино.

Гаргамель проработал почти год и дал множество безмюонных событий, которые физики отмели как фоновый шум от блуждающих нейтронов. Но потом экспериментаторы посмотрели на эти события с новым интересом.

Трудность состояла в том, чтобы отличить истинные безмюонные события со слабыми нейтральными токами от событий с фоновыми нейтронами и рассеянием мюонов под большими углами и неправильной идентификации. Это была кропотливая и весьма неблагодарная работа, но в конце 1972 года физики, совместно работавшие на Гаргамеле в составе группы из семи европейских лабораторий, а также гостей из Америки, Японии и СССР, начали думать, что им все-таки удалось что-то найти. Однако мнения даже внутри группы разделились, хотя не столько по поводу реальности самих нейтральных токов, а скорее по поводу того, можно ли считать собранные ими данные достаточно убедительными.

Тем временем поиск начался и в США. В Национальной ускорительной лаборатории (NAL)[99] в Чикаго был построен крупнейший в мире протонный синхротрон, достигший расчетной энергии 200 ГэВ в марте 1972 года. Итальянский физик Карло Руббиа из Гарварда, Альфред Манн из Пенсильванского университета и Дэвид Клайн из Висконсинского университета использовали генерируемые синхротроном пучки мюонных нейтрино для поиска безмюонных событий. Команда ЦЕРНа ушла вперед, но их предварительные данные были неокончательными. Честолюбивый Руббиа решил стать первым.

Найти безмюонные события было легко. Трудно было доказать, что они происходят из слабых нейтральных токов. Когда Мюссе представил новые предварительные данные в начале 1973 года, не было ни торжественных фанфар, не заявлений об открытии, к которому все так стремились.

Преимущество группы из Национальной ускорительной лаборатории позволило догнать физиков ЦЕРНа. Их синхротрон был мощнее, он был способен создавать больше событий с рассеянием мюонного нейтрино за меньшее время. Их детектор также работал с более крупной массой мишени, чем Гаргамель, что повышало шансы обнаружения событий с рассеянием. Все эти факторы сказались на уменьшении воздействия фоновых нейтронов, но ничего нельзя было сделать с мюонами, которые рассеивались под большими углами и «убегали» от обнаружения. Руббиа со своей гарвардской командой пытался учесть долю этих событий при помощи компьютерных симуляций, для этого он вычитал их теоретически предполагаемое количество из количества безмюонных событий, установленных экспериментально, чтобы таким образом получить количество истинных мюонных событий.

Это был довольно натянутый компромисс, и Манна с Клайном одолевали глубокие сомнения. Руббиа, понимая, что физики ЦЕРНа тоже накапливают массу данных, сильно торопился[100]. Манн и Клайн слишком хорошо осознавали, что подобное напряжение может легко привести к самообману, к убеждению в существовании чего-то, чего на самом деле не существовало. Они призывали к осмотрительности.

Известия об успехе физиков Национальной ускорительной лаборатории достигли ЦЕРНа в июле 1973 года.

В письме Лагарригу Руббиа заявил, что они накопили «около ста однозначных событий» [с нейтральными токами][101]. Дальше он предложил обеим группам опубликовать данные о своих находках одновременно. Лагарриг вежливо отказался. Физики ЦЕРНа установили истинно безмюонные события в столкновениях мюонных нейтрино с нуклонами и оценили отношение событий с нейтральными токами к событиям с заряженными как 0,21. Для столкновений с мюонными антинейтрино отношение составило 0,45. После этого физики объявили, что наконец-то нашли слабые нейтральные токи, и отправили статью в журнал Physics Letters. Журнал опубликовал ее в сентябре.

По расчетам группы Национальной ускорительной лаборатории, отношение нейтральных к заряженным токам для столкновений с мюонным нейтрино и антинейтрино составляло 0,29, что вполне согласовалось с результатами ЦЕРНа[102].

В этот критический момент у Руббиа истекла американская виза, и, хотя он был профессором в Гарварде, ему грозила депортация. На апелляционном слушании в Службе иммиграции и натурализации США он вышел из себя. Не прошло и суток, как он уже был на борту самолета, улетающего из страны.

Без Руббиа сотрудники Национальной лаборатории пошли на попятную. Их статью, представленную в журнал Physical Review Letters в августе, отвергли рецензенты, озабоченные тем, что не была как следует решена проблема исключения ошибочных безмюонных событий. Тогда Клайн и Манн перестроили детектор, намереваясь решить вопрос так или иначе.

Истинные безмюонные события сразу же исчезли, а отношение нейтральных к заряженным токам упало всего до 0,05. Физики Национальной ускорительной лаборатории убедились, что предыдущие результаты были заблуждением.

Руббиа был также заметной фигурой в ЦЕРНе и решил поднять шум. Он сказал генеральному директору ЦЕРНа Виллибальду Йенчке, что коллектив Гаргамеля совершил большую ошибку. ЦЕРН по-прежнему был в глубокой тени по сравнению с более известными американскими соперниками, и его репутация в мире пострадала из-за предыдущих промахов. Многие европейские физики склонялись к мнению, что результаты Гаргамеля ошибочны, и даже один из ведущих физиков ЦЕРНа поставил половину своего винного погреба на неверность результатов. Йенчке пришел в ужас при мысли, что репутация ЦЕРНа снова пострадает, и созвал физиков Гаргамеля на совещание. Оно было похоже на допрос в инквизиции.

Однако физики Гаргамеля, хотя их и потрясло такое развитие событий, упорно стояли на своем. Они не собирались отказываться от своих выводов. Перкинс столкнулся с Йенчке в церновском лифте и подбодрил его. «Я знал, что группа много раз проверяла анализ событий, и почти целый год мы искали другое объяснение для наблюдаемых событий, но безуспешно, – сказал Перкинс. – Поэтому я считал, что результат абсолютно надежен и [Йенчке] надо просто не обращать внимания на слухи из-за Атлантики. Не знаю, успокоили его мои слова или нет, но из лифта он вышел с улыбкой»[103].

Руббиа вернулся в Национальную ускорительную лабораторию в начале ноября, и тамошняя группа стала работать над совсем другой статьей, где заявлялось, что, вопреки последним отчетам ЦЕРНа и предсказаниям электрослабой теории, слабые нейтральные токи не найдены.

Дальше случился довольно неуклюжий разворот на 180 градусов. В середине декабря 1973 года физики Национальной ускорительной лаборатории поняли, что их детекторы ошибочно установили пионы, образующиеся в других столкновениях с нейтрино, как мюоны. Из-за этого количество безмюонных событий буквально свелось на нет. Слабые нейтральные токи вернулись. Клайну пришлось признать, что «вполне возможно, что данные говорят о безмюонном сигнале порядка 10 процентов»[104]. Он не мог найти, что бы заставило эти события исчезнуть. Группа Национальной ускорительной лаборатории решила снова отправить в журнал свою первоначальную статью, внеся в нее соответствующие изменения. Статья вышла в Physical Review Letters в апреле 1974 года.

Некоторые физики в шутку называли открытие «переменными нейтральными токами».

В середине 1974 года другие лаборатории подтвердили результат, и путаница рассеялась. Слабые нейтральные токи стали экспериментальным фактом.

Однако следствия этого открытия оказались даже еще важнее. Слабые нейтральные токи подразумевали существование «тяжелых протонов», ответственных за перенос слабого взаимодействия. И если при распаде странных частиц нельзя было установить нейтральных токов, то причиной должно было быть то, что их подавляет механизм ГИМ.

Иными словами, должен существовать четвертый кварк.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.