8. Введение в физику

8. Введение в физику

Слишком скоро та первая идиллическая неделя после свадьбы стала лишь тихим островком воспоминаний об извилистых улочках Суффолка, пышных садах, покрытых мхом деревенских церквушках и деревянно-кирпичных домах. Тем временем мы уже сидели в самолете в ожидании вылета в Нью-Йорк, пройдя регистрацию задолго до других пассажиров. Позади была блаженная неделя с проносящимися за окном автомобиля сонными селениями, коттеджами и побережьем; на нас неотвратимо надвигался научный прогресс, синтетические традиции и ускоренный ритм жизни Нового Света.

В аэропорту Кеннеди мы встали в очередь на паспортный контроль и заметили, что в нашу сторону направляется высокая, строго одетая стюардесса, высматривая что-то в папке, которую держала в руках. «Как ваши фамилии?» – спросила она, проверяя списки. «Джейн и Стивен Хокинг», – ответили мы, не ожидая никаких экстренных сообщений. «Хм, – сказала она удивленно, – вас нет в моих списках. Сколько вам лет?» Теперь настала наша очередь удивляться. «Мне двадцать один, а ему двадцать три», – ответила я за нас обоих. «Ну надо же, прошу прощения! – смутилась она. – Я приняла вас за несовершеннолетних без сопровождения».

В негодовании из-за сомнений в нашей зрелости и супружеском статусе мы гордо расправили плечи и прошествовали сквозь таможенный пост Соединенных Штатов к вертолету, курсирующему между аэропортами Нью-Йорка. Наш рейс в Итаку, штат Нью-Йорк, отправлялся из аэропорта Ла Гуардия. Первый взгляд на Нью-Йорк с высоты птичьего полета нас не порадовал. Мы летели над небоскребами сквозь густой смог, здания выплывали из дымки, как гигантские копья, на которые было страшно напороться. Трудно поверить в то, что люди живут и работают в этом адском месте. Мое подозрение, что мы приземлились в современном Бробдингнеге[44], подтвердилось, когда нас проводили к лимузину, который повез нас в Корнелльский университет. Все вокруг – машины, здания, дороги – было в десять раз больше, чем обычно, и даже зеленые поля между городами показались мне бесконечными. Однако меня, лингвиста, привыкшего встречать иноязычных соседей в пятидесяти километрах от собственного дома (стоило лишь пересечь ЛаМанш), больше всего поразило то, что мы, преодолев тысячи миль, оказались среди людей, говоривших на одном с нами языке, хотя этот язык, как и все остальное, существенно раздался в размерах.

Нас поселили в студенческом пансионе в комнате с двумя кроватями на третьем этаже нового общежития в кампусе Корнелла. Мы оба привыкли к спартанским условиям общежитий, и проблема заключалась не в этом. Нас привело в негодование то, что третий этаж был полностью отведен для проживания семей во время летних курсов, и нам пришлось мириться с соседством, обремененным младенцами и детьми раннего возраста, которые ночами плакали, а днем сидели в коридоре, оглашая его протестующими воплями, в то время как родители развлекались в зоне отдыха. Такое непредвиденное обстоятельство резко прервало наш медовый месяц, который мы мечтали продлить на другом берегу Атлантики. Хотя некоторые из малышей были очаровательны, гигантские ясли не отвечали нашим представлениям о романтическом месте.

Еще одну проблему представляла для нас схема передвижения по кампусу. Для здоровых людей она не представляла никаких затруднений, но поскольку пансион находился в полутора километрах от места проведения лекций, а транспорта у нас не было, то Стивену приходилось напрягать все свои силы, чтобы успеть на занятия вовремя. Он мог ходить самостоятельно, но очень медленно; гораздо быстрее у него получалось передвигаться, опираясь на чью-то руку. Я с радостью предложила ему помощь, вступая в свою новую роль, и стала везде ходить вместе с ним. Трапезы представляли еще одну проблему. Мы все еще жили на студенческую стипендию и не могли позволить себе все время питаться в столовой; однако на кухоньке на нашем этаже не имелось никаких принадлежностей, так что мы не в состоянии были соорудить себе даже чашку чая. В конце концов девушка из администрации конференции пришла к нам на помощь, предложив свозить меня в Итаку, чтобы я купила все необходимое в магазине «Вулвортс». Ее просторный микроавтобус оказался более чем велик для нас двоих. По дороге я между делом спросила, была ли она в Европе. Ответ не заставил себя ждать. «Нет, – сказала она. – Видишь ли, я не езжу в места, где люди не моются».

Вооруженная кастрюлей, столовыми приборами, кружками и тарелками, а также электровентилятором для спасения от жары, которая здесь, в отличие от Испании, была липкой и влажной, я создала на третьем этаже пансиона импровизированный филиал домашнего очага – в первый, но далеко не в последний раз за время моего замужества. Брэндон Картер, научный сотрудник Кембриджа и гость на нашей свадьбе, оказал мне неоценимую помощь. Он провел детство в австралийском буше и научил меня заваривать чай по методу тамошних аборигенов – в котелке, в роли которого выступала кастрюля – та же кастрюля, где я готовила яичницу, макароны, тушеную фасоль и другую простую еду, уместную в нашем положении. Универсальность приспособлений была ключевым фактором в моем непредвиденно скором приобщении к радостям ведения домашнего хозяйства.

Б?льшую часть дня я тратила, отводя Стивена на учебу и приводя домой, по дороге посещая бакалейную лавку кампуса. Промежутки между этими прогулками, оказавшиеся короткими из-за протяженности здешних расстояний, я заполняла занятиями в библиотеке. Кроме того, чтобы разнообразить постную диету из испанской лингвистики, я решила позаимствовать печатную машинку и стол в офисе секретарей и начала печатать черновой вариант первой главы диссертации Стивена. Эти самые вселенные, может, и расширялись, но были неимоверно перегружены странными символическими обозначениями и иероглифами, наряду с обыкновенными числительными и традиционными математическими символами, пляшущими над строкой и под ней. Скоро стало понятно, что работа Стивена представляет собой типографический кошмар.

Хотя столь неожиданная встреча с повседневной рутиной жены физика не представлялась мне наилучшим вариантом второй недели медового месяца, я была рада, что нашла себе полезное занятие. Также я с радостью замечала удовольствие, которое Стивен испытывал от общения в международных научных кругах, где его уже стали узнавать. Он был особенно воодушевлен многообещающим сотрудничеством с Роджером Пенроузом, английским физиком немного более старшего возраста: они начали работу над математическим проектом, известным как «теория сингулярностей» или «гравитационный коллапс». Теория гласит, что любое тело, испытывающее гравитационный коллапс, образует сингулярность, область пространства-времени, где релятивистские законы уже не имеют силы, возможно, из-за того, что кривизна пространства-времени неограниченно возрастает. В случае со звездой, коллапсирующей под действием собственной гравитации, когда площадь ее поверхности и объем схлопываются до нуля, Роджер предположил, что сингулярность окажется скрытой внутри объекта, который позже назовут «черной дырой». Теория Роджерса, а также работы русских ученых Лифшица и Халатникова натолкнули Стивена на мысль, что их уравнения можно развернуть во времени и таким образом доказать, что любая расширяющаяся модель Вселенной должна иметь начало в сингулярности, что составляет теоретическую основу Большого взрыва. Благодаря этим уравнениям появились знаменитые выводы его диссертации.

Стивен мог ходить самостоятельно, но очень медленно; гораздо быстрее у него получалось передвигаться, опираясь на чью-то руку. Я с радостью предложила ему помощь, вступая в свою новую роль, и стала везде ходить вместе с ним.

Приезд из родительского дома в Детройте жены Роджера Пенроуза Джоан немного разнообразил мои будни на третьем этаже. Она явилась как корабль на всех парусах, неся перед собой младенца в слинге и ведя за руку второго малыша; шествие замыкала ее престарелая мать. Джоан получила образование в области ораторского искусства, что стало незаменимым подспорьем в управлении выводком мальчишек, а также важнейшим качеством, позволявшим не оставаться в тени среди физиков, для которых многочисленное общество жен, обремененных маленькими детьми, представляло лишь малозаметный фон. Некоторые из этих женщин были громогласными и болтливыми, другие – подавленными и замкнутыми, третьи – мрачными и унылыми. Некоторые жены получили образование в области математики и физики; они вели себя задиристо, по-мужски; те же, чьи спящие таланты относились к другим сферам, были язвительны и недоверчивы. Физика нанесла урон каждой из них; нравились ли они друг другу, уживались ли друг с другом, но одно свойство их объединяло: для всех других начинаний они были вдовами – они принадлежали физике.

Было, однако, несколько приятных отклонений, сохранившихся в памяти. Каждый день во время нашего путешествия по кампусу я останавливалась поболтать по-испански с мексиканской парой, так же дезориентированной в Корнелле, как и я. Затем одним субботним вечером нас пригласили в гости знакомые друзей родителей Стивена, и мы провели выходной в их летнем коттедже на берегу озера в пригороде Итаки. Обычно мы вечерами напевали «Вальсируя с Матильдой[45]» над нашей единственной кастрюлей, булькающей на плите в кухоньке на третьем этаже, слушая длинные рассказы Брэндона о его приключениях. Местом действия чаще всего служил австралийский буш; были и другие истории, повествующие об увлечении работами математика Джеймса Клерка Максвелла, и о захватывающей экспедиции под парусом, которая должна была преодолеть Бискайский залив и достичь Средиземноморья, но закончилась в Шербуре. Когда и эти темы оказывались исчерпаны, разговор превращался в непрекращающиеся космологические дебаты между Роджером и Стивеном, в то время как я мыла кастрюлю и пластиковые тарелки, задаваясь одним и тем же вопросом: неужели все наше лето пройдет в кампусе Корнелльского университета, на третьем этаже общежития?

В тот самый момент, когда я уже начала привыкать к рутинному существованию, Брайан и Сьюзи Бернс, супруги, ранее гостившие в Кембридже, пригласили нас на автомобильную прогулку к Ниагарскому водопаду. Когда после скучной дороги, пролегавшей среди окрестностей города Буффало, мы внезапно увидели водопад, впечатление было незабываемое. Величественные низвергающиеся темные воды в непрекращающемся падении, неумолимо перекатывающиеся через край утеса, внизу превращались в массу белой пены и радужные нити, пронизывающие влажный туман. Зрелище было грандиозным, а грохот – оглушающим. Ошеломленно спотыкаясь, мы преодолели мост на канадскую сторону, откуда открывался еще более захватывающий вид. Там мы стояли в оцепенении до тех пор, пока не пришло время садиться на самолет до Итаки. Начиналась гроза; мы заняли места в маленьком самолете и поднялись в воздух среди молний и грома. Впервые в жизни мне было страшно лететь.

В следующие выходные Брэндон и его друзья организовали поездку под парусом на озере Онтарио. Мы отплыли от пристани, поймав легкий бриз; на середине озера день прошел незаметно. Я плавала в изумрудной воде, а Стивен сидел в шезлонге, погруженный в мысли; мы оба наслаждались ясным небом и плеском воды о борт лодки. Вечером наши спутники, уже давно не разделявшие наше упоение тихими радостями, начали озабоченно обсуждать запуск сигнальной ракеты и другие способы привлечения внимания спасателей: мы попали в штиль. Брэндон глубокомысленно заметил, что с такой ситуацией в Бискайском заливе он не сталкивался, так как там ветер никогда не стихает. Каким-то невероятным образом поздно вечером нам все-таки удалось прибиться к гавани; в отблесках живописного закатного солнца, исчезающего за потемневшим горизонтом, наши усталые лица приобрели янтарный оттенок.

Лишь в заключительную неделю летних курсов кто-то из участников – кажется, Рэй Сэчс, экстравертированный физик из Калифорнии, отец четырех дочерей, – догадался организовать общественное мероприятие для семейств – пикник на поляне. Там нас снова знакомили с женами и детьми; среди новых знакомых наибольшее впечатление на меня произвел застенчивый американец из Техаса по имени Роберт Бойер, с которым у Стивена уже сложилось профессиональное взаимопонимание. Роберт заговорил со мной очень естественно и дружелюбно и умудрился ни словом не упомянуть о физике. Честно говоря, поодиночке физики могли быть весьма приятными людьми, способными обсуждать земные материи. Но стоило им собраться в группу, как брала верх природная склонность к нескончаемым дискуссиями, которые практически всегда касались физики. Лишь одна тема могла соперничать с ней; тема, занимавшая в то время не только академиков, но и всех молодых людей: война во Вьетнаме. Эта тема многократно затрагивалась либеральной публикой, отдыхавшей на пикнике. Растущая угроза войны вызывала страх и отвращение; молодое поколение американцев находилось под угрозой мобилизации для удовлетворения амбиций военных и фанатиков.

Вечер перед отъездом домой мы провели, сидя на ступеньках общежития, любуясь полной луной в прозрачном небе; тогда же я познакомилась с профессором Эйбом Таубом, зачинщиком и организатором летних курсов – он и его жена Сесили вышли на прогулку полюбоваться ночным небом. Мы завороженно слушали их рассказы о жизни в Калифорнии, о виде из окон их дома, построенного неподалеку от моста Золотые Ворота, о Сан-Франциско, о кампусе и научной кафедре в Беркли, где Эйб возглавлял рабочую группу по исследованиям, связанным с теорией относительности. Я уловила в словах Эйба намек на приглашение; Стивен, со своей стороны, продемонстрировал полную готовность на него откликнуться; тем не менее формального предложения так и не прозвучало.

Вернувшись в пансион, мы хотели было продолжить разговор, как внезапно у Стивена, возможно, под влиянием холодного ночного воздуха, начался сильнейший приступ удушья, который я наблюдала в первый раз. Его болезнь, на долгое время затаившаяся, проявилась во всей своей устрашающей ярости. Казалось, невидимый призрак вышел из тени и схватил его за горло, начал валять его по полу и трясти как куклу, затем стал топтать; несмолкающий свистящий кашель разрывал воздух в комнате, наполненный громкими паническими хрипами. Стивен был беспомощен в этой схватке с врагом, и я ничем не могла ему помочь. Я оказалась не готова к столь внезапной встрече с чудовищной силой мотонейронной болезни, до сей поры незаметного партнера в нашем браке. В конце концов Стивен жестом показал мне, что его надо похлопать по спине. Я энергично взялась за дело, желая изгнать невидимого монстра. Наконец приступ утих, так же стремительно, как и начался; мы были полностью измотаны им, а очевидцы – потрясены до глубины души. Атака болезни шокировала нас обоих; она показалась нам дурным предзнаменованием, ставящим под угрозу наше будущее. Мечты о Калифорнии растаяли в дымке фантазий, где они уже начали обретать форму.

Возвращаясь в Нью-Йорк, я поняла, что корнелльский опыт скоропостижно превратил меня в возрасте двадцати одного года в одну из «благочестивых», если не «воздержанных», матрон. Демоническая природа болезни заявила о себе гораздо более сокрушительными симптомами, чем хромота, затруднение передвижения и недостаток координации. Но это было еще полбеды; я начала чувствовать, что в нашем браке, и так уже перегруженном участниками, появился еще один невидимый партнер. Эта четвертая сущность сначала притворялась послушной помощницей, близкой подругой, обещавшей успех и исполнение желаний. На самом же деле она оказалась безжалостной соперницей, требовательной любовницей, неумолимой сиреной, заманивающей тех, кто прислушивается к ее зову, в глубокий омут одержимости. Это была Ее Величество Физика, которую жена Эйнштейна назвала «первой помощницей в разводах».

Казалось, невидимый призрак вышел из тени и схватил Стивена за горло, начал валять его по полу и трясти как куклу, затем стал топтать; несмолкающий свистящий кашель разрывал воздух в комнате, наполненный громкими паническими хрипами.

В Нью-Йорк-Сити мне удалось немного отдохнуть от мрачных мыслей и восстановить баланс в наших отношениях вдали от соблазнительного соседства с другими физиками. Коллега Фрэнка Хокинга щедро выделил нам комнату в своей квартире на Манхэттене, где мы остановились на выходные. Расположение квартиры идеально соответствовало нашим намерениям: мы посетили Метрополитен-музей, Эмпайр-стейт-билдинг, Таймс-сквер и Бродвей. К сожалению, на Бродвее в августе было мало постановок, так что мы провели субботний вечер в кинотеатре за просмотром «Моей прекрасной леди». Мне было не жаль расстаться с Нью-Йорком. Автобус отвез нас в аэропорт Кеннеди; я, оборачиваясь через плечо, смотрела на угловатые ряды небоскребов, стоящих по стойке «смирно» серой массой, исчезающей на горизонте, и думала, что никогда в жизни не видела ничего более брутального. Мне не терпелось вернуться к моей тесной, но уютной Лилипутии, с ее старомодными, но более вменяемыми обычаями. Мое место было на континенте, убаюканном историей и вскормленном поэтическими ценностями, где жизнь течет более предсказуемо и где люди уделяют больше времени друг другу.