12. Ad Astra

[140]

Взяв на себя уход за Стивеном, команда Никки позволила нам вновь зажить полной жизнью, а не выбиваться из сил, пытаясь выжить. Забота о Стивене не доставляла столько хлопот, как раньше, тем более что Джонатан был с нами почти каждый вечер и все выходные, помогая кормить Стивена, водить в туалет и усаживать в машину. Он тоже порой становился беспомощным свидетелем ужасающих приступов удушья, которые при каждом приеме пищи с такой силой сжимали легкие, что, казалось, жертва вот-вот испустит последний вздох. Каждый раз мы ждали в надежде, что приступ закончится, готовясь незамедлительно вызвать службу спасения и осознавая, что нить жизни, за которую так отчаянно цеплялся Стивен, становится все тоньше. В конце концов приступ завершался, и после нескольких глотков теплой воды Стивен вновь приступал к еде, оставляя на тарелке то, что, по его мнению, могло раздражать горло. Но как только мы все начинали расслабляться, он становился жертвой очередного приступа.

Восприимчивый к чужому несчастью, Джонатан инстинктивно чувствовал, где именно он был нужен и в чем больше всего требовалась помощь. Он выполнял домашние обязанности, которые раньше ложились на одну меня: таскал мешки с картошкой, выносил мусор, менял лампочки, проверял давление воздуха в шинах и заливал бензин. Наконец-то появился человек, готовый помочь мне дотаскивать до дома недельный запас продуктов с рынка или из Сэйнсбери[141]. В течение многих лет я пробиралась по Задворкам, сложив тяжелые сумки в тележку позади меня, или размещала их в детской коляске, повесив сумки на ручку и до отказа набив нижнюю корзину. Он помогал мне заботиться обо всех трех детях; именно Джонатан возил Роберта и Люси по всем их делам, и именно он баловал Тимми его любимой забавой. Малыш обожал, когда его подкидывали в воздух до самого потолка: он счастливо и самозабвенно открывал глаза и рот, наслаждаясь кратким мигом невесомости, перед тем как очутиться на руках у Джонатана.

В начале восьмидесятых успех Стивена и его амбиции не знали границ. Многие учреждения, университеты и научные организации соперничали друг с другом за право наградить его различными знаками почета – премией Альберта Эйнштейна, медалью Эйнштейна, медалью Франклина, медалью Джеймса Клерка Максвелла и другими почетными званиями и научными степенями, количество которых можно было сравнить лишь с составленным Лепорелло списком женщин, завоеванных Дон Жуаном. Но, в отличие от Дон Жуана, Стивен не ограничился Европой. Тем не менее в Великобритании не было недостатка в церемониях награждения, и если они проходили рядом с домом, то я сама отвозила Стивена. Мне запомнился случай, когда мы поехали в университет города Лестера на церемонию присуждения ученой степени, где председателем был сэр Алан Ходжкин, магистр Тринити-колледжа; ранее он был президентом Королевского общества – как раз в то время, когда Стивена приняли в его члены. Интеллигентный и скромный, с сияющей улыбкой, в парадном черно-золотом облачении, он поздравил Стивена со вступлением в ряды почетных докторов университета, крепко пожав его руку – ту самую руку, с помощью которой Стивен управлял своей инвалидной коляской. Это рукопожатие отправило Стивена, инвалидное кресло и самого сэра Алана, так сказать, вошедшего в сцепку с аппаратом, в опасный кульбит, похожий на головокружительную фигуру странного па-де-де, в результате которого весь ансамбль, состоящий из церемониальных одеяний, магистерских шляп, тел и коляски, оказался в опасной близости от края сцены. Я вскочила на ноги и в последний момент успела выключить манипулятор, вовремя предотвратив ужасную катастрофу.

Большинство церемоний, однако, проходило в США, и нам очень повезло, что Никки и его команда не отказывались сопровождать Стивена в поездках. Благодаря им Стивен смог не пропустить ни одной церемонии награждения по ту сторону Атлантики: расходы на проезд и проживание всей группы оплачивались принимающей стороной. После награждения он переходил к истинной цели поездки: проводил научные семинары с коллегами в близлежащих университетах. Его любимым проектом в то время было издание многотомного собрания научных эссе и материалов конференций по вопросам теории относительности и ее связи с квантовой физикой. Вторым редактором был Вернер Израэль. Конференции или, скорее, «мастерклассы», увековеченные в этих томах, стали новой страстью Стивена. Он обнаружил, что международная известность и почетное звание Лукасовского профессора дают ему возможность привлечения финансирования на кафедру, хотя все равно продолжал жаловаться, что на науку выделяется мало средств. Мы привыкли к ответственности за организацию приема и развлечения делегатов всяческих семинаров и конференций, делая это в течение многих лет своими силами, в скромных масштабах. Настало время, когда Стивен получил возможность приглашать коллег – даже оппонентов – в Кембридж, направляя своим авторитетом все обсуждения и не ограничиваясь семейным бюджетом. Конференции стали гораздо масштабнее и престижнее. С появлением финансирования возникла возможность не только приглашать самых именитых делегатов, но и обеспечивать банкет с развлекательными мероприятиями. Вследствие этого я была милостиво избавлена от роли хозяйки бала. Прошли те дни, когда я устраивала фуршеты для сорока и более человек; в соответствии с новой системой банкеты организовывал тот колледж, в помещении которого останавливались делегаты. Мое участие теперь сводилось к приему гостей и организации чаепитий с огуречными сэндвичами на лужайке (сэндвичи, как обычно, заказывались на кухне колледжа Гонвиля и Каюса). Иногда ужины для самых близких зарубежных друзей проходили дома, в более интимной обстановке.

Львиная доля работы по подготовке семинаров – организация перелетов, проживания, места проведения, обсуждение способа оплаты и подготовка раздаточного материала – ложилась на плечи трудолюбивой секретарши Стивена Джуди Феллы, до отказа заполняя ее теоретически неполный рабочий день. Все эти обязанности были дополнительными по отношению к ее работе секретарем релятивистской группы. Ее дети были такого же возраста, как Роберт и Люси, но она часто задерживалась на работе до позднего вечера, иногда прибегая к загадочной экспериментальной машине, установленной гидродинамиками в подвале для изготовления оригинал-макета материалов конференции, как всегда, насыщенного иероглифами и диаграммами. Хотя Стивен ценил ее преданность, другие секретари не понимали особенностей ее ситуации и всячески усложняли ей жизнь.

Именно на кафедре, а не дома Стивена впервые застала врасплох новая опасность в виде мировой прессы. В течение некоторого времени открытия Стивена правдиво освещались британской и американской научной печатью; к нему всегда проявляли уважение, комментируя научные аспекты его работы и не упоминая о его физическом состоянии. В начале восьмидесятых годов популярная пресса стала выражать более активную заинтересованность его личной жизнью. Контраст между физическими ограничениями и силой разума, который позволил ему достичь пределов Вселенной, стал источником вдохновения для многих творческих полетов фантазии, выраженных в причудливой прозе. Кроме того, сам субъект никогда не возражал против публичности: он охотно давал интервью, даже когда приходилось их втискивать в и без того перегруженный график. Джуди беспрекословно взяла на себя дополнительную обязанность по работе с журналистами и съемочными группами, как британскими, так и международными, хотя некоторые академики кафедры возражали против того, что их чайная комната опять превратилась в телевизионную студию.

Я до сих пор очень боялась, что Стивена превратят в гротескного, прикованного к инвалидной коляске персонажа с больным телом и сознанием, исполненного дьявольских намерений раскрыть все тайны науки любой ценой.

Стивен любил озадачивать заезжих журналистов. Он извинялся за то, что был не в состоянии принести четырехмерную модель Вселенной в кабинет, чтобы наглядно продемонстрировать свои теории, или, когда его спрашивали про бесконечность, он отвечал, что об этом можно говорить бесконечно, так что лучше не начинать. Он откровенно признавал свое разочарование в черных дырах, которые до сих пор уклонялись от обнаружения, так как доказательство их существования автоматически гарантировало бы ему Нобелевскую премию. Журналисты записывали эти остроумные и часто загадочные ответы в свои блокнотики, а затем уезжали составлять хвалебные статьи из разрозненных заметок. Очень немногим удавался интеллигентный и правдивый репортаж. Часто их попытки описать внешний вид Стивена не увенчивались успехом из-за нехватки такта, а научная информация доходила до них искаженной интерпретацией студентов и коллег Стивена.

Наиболее бестактным из журналистов оказался телевизионный продюсер команды «Би-би-си» Horizon. «Би-би-си» уже снимало фильм о Стивене шесть лет назад, когда продюсером была моя подруга по колледжу Вивьен Кинг. Фильм получился успешный: она избежала соблазна изобразить Стивена похожим на Доктора Стрейнджлава. Я до сих пор очень боялась, что Стивена превратят в гротескного, прикованного к инвалидной коляске персонажа с больным телом и сознанием, исполненного дьявольских намерений раскрыть все тайны науки любой ценой. К сожалению, второй фильм Horizon оправдал мои худшие опасения. Когда я спросила продюсера, не хочет ли он рассказать зрителям о семье Стивена, он пренебрежительно заметил, что мы с детьми – не более чем фон в жизни Стивена. Шесть месяцев спустя фильм вышел на экран; в кадре, где мы с Тимом и Стивеном обедаем в Университетском центре, прозвучал комментарий одного из студентов: «Ни миссис Хокинг, ни их сын Тимми не заинтересованы в математике, поэтому в их присутствии мы стараемся не говорить о работе». Впоследствии я узнала, что продюсер велел студенту прочитать эту постыдную фразу с листа. Мой бывший научный руководитель, Ален Дейермонд, написал письмо в «Би-би-си», протестуя против ложной информации, заключавшейся в этой фразе. Больше всего меня насмешило то, что документальный фильм «Вселенная профессора Хокинга» начинался с нашей свадебной фотографии. Мои родители, в свою очередь, посмеялись над этой ситуацией: они тоже были на фотографии и за один вечер стали в Сент-Олбансе телевизионными знаменитостями.

Еще до программы Horizon Стивена стали узнавать повсюду. Летом 1981 года с ним выразил желание встретиться почетный ректор Кембриджского университета принц Филипп. Наиболее уместным нам показалось пригласить его в наш дом, где он мог поговорить со Стивеном в спокойной обстановке. Роберт, в возрасте четырнадцати лет имеющий все задатки будущего ученого, переводил ответы отца на вопросы ректора о возрасте Вселенной и о природе черных дыр. Так как визит, назначенный на 10 июня, совпадал с шестидесятилетием нашего гостя, я испекла фруктовый глазированный торт, украсив его полудюжиной свечей, которые Тимми и принц Филипп задули вместе; после этого почетного гостя деликатно, но настойчиво вызвали на следующую встречу.

Когда в Новогоднем почетном списке Британии 1982 года Стивена объявили Командором ордена Британской империи, мы решили учесть опыт инцидента с инвалидным креслом и отправить Роберта сопровождать его при встрече с королевой. Прием в Букингемском дворце был назначен на 23 февраля. Такой повод потребовал обновления гардероба всей семьи, за исключением Тимми, который был еще слишком мал для официального визита и остался дома с моими родителями. Роберт был экипирован первым в своей жизни костюмом; его удалось надеть только один раз, так как к следующему формальному поводу Роберт уже вырос из него. Люси, находясь в расцвете периода мальчишества и предпочитая любой одежде джинсы и футболки, была вынуждена облачиться в платье и пальто, но заявила, что делает это в качестве исключения.

В Лондон мы решили поехать накануне вечером, так как встреча во дворце была назначена на 10 утра, а мы с Робертом должны были со всем управиться вдвоем. Мы остановились в квартире на верхнем этаже здания Королевского общества с видом на верхушки деревьев, растущих на улице Мэлл, и башенки с зубцами вокруг плаца, где обычно проходят парады конной гвардии. Лишь поздно вечером, размещая наши парадные костюмы и аксессуары в шкафу, я поняла, что лакированные туфли Люси пропали без вести. Виновница беззаботно развалилась на диване в своих старых потертых школьных башмаках и, казалось, была вполне довольна тем, что ей придется явиться во дворец в таком виде, как будто она только что слезла с дерева. Жена консьержа сказала, что обувной магазин есть в конце Риджент-стрит, но сомневалась, продают ли там детскую обувь. Мы поняли, что завтрашнее утро начнется гораздо раньше, чем мы планировали. Оставив Роберта кормить Стивена завтраком, мы с Люси побежали в обувной магазин и купили ту единственную пару, которая пришлась ей по ноге. Это была ничем не примечательная благопристойная пара из коричневой кожи, достаточно симпатичная, но не такая эффектная, как те блестящие туфли с пряжкой, которые мы забыли дома. Как ни странно, купленные второпях туфли впоследствии оказались изношены до дыр, в то время как лакированные туфельки так и пролежали в нижнем ящике комода, пока не были кому-то отданы.

Несмотря на суматошное утро, мы успели вовремя выехать во дворец. Тем не менее мы не учли, что нам предстоит влиться в автомобильную пробку на улице Мэлл – мать всея дорожных пробок мира. Казалось, что вокруг Букингемского дворца происходит вавилонское столпотворение: улица Мэлл напоминала загруженный и суматошный подъезд к аэропорту Хитроу. Так же как и в аэропорту, большинство прибывающих высаживалось из машин у ворот дворца; лишь избранные, подобно нам, обладали привилегией проезда сквозь гостеприимно распахнутые щедро украшенные ворота дворца, которые так часто показывали в сводках новостей. Мы словно попали в мир, существующий в другом времени и пространстве, где все происходит с точностью часового механизма, но никто не ждет и не опаздывает. Все встречи проходили здесь с безупречной учтивостью и непринужденной легкостью.

Оставив посередине двора автомобиль, который вдруг показался нам ужасно старым и грязным, мы прошли к служебному входу, где нам указали на старинный лифт. Лакей галантно сопроводил нас через лабиринт коридоров мимо роскошных предметов мебели, картин, китайских ваз и изящных скульптур из слоновой кости в остекленных витринах вдоль стен. Когда мы подошли к главной галерее, нас разделили: Роберт и Стивен присоединились к очереди национальных героев и героинь в ожидании награждения, а нам с Люси указали на обитые розовым бархатом стулья, расставленные по периметру роскошного бального зала.

Нам было на что посмотреть в ожидании открытия церемонии. Огромные хрустальные люстры освещали белый с золотом орнамент потолка. В одном из углов зала было устроено что-то вроде маленького храма из красного бархата, заполненного мягким сиянием светильников; там, на страже королевского места под балдахином, стояли пожилые гвардейцы лондонского Тауэра. На балконе в другом конце зала военный оркестр исполнял свой праздничный репертуар, ожидая появления Ее Величества, чтобы перейти к национальному гимну. После ее торжественного выхода происходящее быстро приобрело узнаваемые черты, являя собой нечто среднее между школьным награждением и выпускной церемонией и демонстрируя национальную склонность к пышным зрелищам. Каждый кандидат выходил вперед из казавшейся бесконечной очереди и удостаивался своего момента славы, лицом к лицу встречаясь с Ее Величеством королевой Англии. Люси в тревоге указала мне на пожилого гвардейца, стоявшего позади королевы и начавшего крениться на сторону: он стал жертвой жары, тяжелого костюма и вертикальной позы. Его незаметно унесли из зала ногами вперед, не прерывая церемонии.

Когда Роберт и Стивен появились в боковом проходе в ожидании своей очереди, по моей спине поползли мурашки: в этот момент я была полна любви и гордости. Они прошли к центру зала и затем повернулись лицом к королеве. Трудно было бы представить более впечатляющую пару: неукротимый, но миниатюрный ученый, обездвиженный в своем кресле и широко улыбающийся, и рядом с ним – его высокий, застенчивый светловолосый сын. Стивен имел полное право улыбаться до ушей, довольный своим успехом. Возможно, в его улыбке была доля иронии. Юный иконоборец, непримиримый молодой социалист выдвинут правительством тори на получение одной из самых престижных почестей от монарха и обласкан правящими кругами, презираемыми им в молодости.

Во время обеда в шикарном лондонском отеле мы рассматривали орден: изящный крест, покрытый красно-синей эмалью, висел на красной ленте с серым краем. Надпись «Для Бога и Империи», как и сам дворец, принадлежала к тайнам и мифологии прошлого века. Когда мы изучали буклет с информацией, который прилагался к ордену, то обнаружили там единственную привилегию, которой могли воспользоваться: Люси, как дочь командора Британской империи, имела право венчаться в часовне ордена в соборе Святого Павла. «Будем надеяться, что по такому случаю она не забудет свои туфли», – сухо заметил Роберт.

Британские правящие круги оказались не одиноки в стремлении залучить Стивена в свое лоно. В 1975 году он уже был награжден Папской медалью, а осенью 1981 года приглашен для участия в научной конференции Папской академии в Ватикане. Папская академия – это тесная группа выдающихся ученых, консультирующих папу по научным вопросам. Конференция была созвана с целью сообщения папе последних новостей о состоянии Вселенной. Тогда медбратья еще не сопутствовали Стивену в поездках за границу, поэтому с ним отправился Бернард Уайтинг, австралийский доктор наук и коллега Стивена. Бернард сопровождал Стивена на конференции, переводил его лекции для аудитории и помогал мне ухаживать за ним.

С момента рождения Тимми все мои страхи, связанные с разлукой с детьми, вернулись, и я могла смириться с поездкой в Рим, только взяв их с собой. Поскольку у Роберта была ответственная пора в школе, со мной поехали Люси и Тимми. К счастью, с нами отправилась Мэри Уайтинг, которая хорошо знала Рим. Без Уайтингов поездка превратилась бы в катастрофу. В отеле «Микеланджело», якобы ближайшем к Ватикану (нашими темпами – двадцать минут ходьбы), не было ресторана: не подавали даже завтрак. Лифт был, но, чтобы добраться до него, требовалось сначала преодолеть лестничный пролет. Вдобавок к этому в Риме бушевали внезапные ливни. Утром яркое солнце светило в безоблачном небе, и мы с легким сердцем провожали Стивена до Ватикана, где заходили в ворота мимо швейцарских гвардейцев и шли по направлению к резиденции Пия IV, величественному старинному зданию эпохи Возрождения, построенному для папы в XVI веке. В прежние времена там останавливались женщины, посещавшие Ватикан, а с 1936 года размещался штаб Папской академии. В этом примечательном здании мы покидали Стивена, который во имя Галилея готовился инструктировать папских космологов в отношении своего ви?дения Вселенной, не имеющей ни начала, ни конца и ровно никакой роли для Бога-Создателя.

Ожидая обеденного перерыва в академии – единственной трапезы в течение дня, в качестве которой можно было не сомневаться, – я прогуливалась в рощах лавровых деревьев, а дети играли на берегах живописных ручьев, стекающих по склону. Тем временем утро скоропостижно превращалось в душный пасмурный день; величественные облака, достойные кисти Микеланджело, громоздились над куполом собора Святого Петра. Затем они эффектно разражались ослепительными молниями и оглушительным громом, разрывая небеса в течение остатка дня и до поздней ночи. Мэри водила нас на экскурсии в места, которые она особенно любила и знала: в Колизей, Форум, Термы императора Каракаллы и катакомбы Сан-Каликсто. Но время наших экскурсий было ограничено, так как мы понимали, что промокнем до нитки, если не вернемся в отель к четырем часам дня. В отеле мы могли переждать дождь в надежде на то, что просвет в облаках позволит нам выбежать из отеля с инвалидным креслом и коляской на буксире в поисках ужина. Нечего и говорить, что римский транспорт, находящийся в состоянии перманентного затора, не позволял нам добраться до отеля до начала грозы. Обычно в четыре часа первая вспышка молнии и раскат грома заставали нас неподалеку от железнодорожного вокзала, в поисках автобуса, готового перевезти нашу компанию через Тибр.

Маленький Тим вел себя героически. Он любил итальянские автобусы такими как есть: невыносимо медленными, душными, с запотевшими окнами и толпой пассажиров. Итальянские пассажиры отвечали ему взаимностью. «Che bel bambino!»[142] – говорили они, уступая мне место, чтобы я могла усадить его к себе на колени. «Carissimo, carissimo!»[143] – улыбались они, поглаживая его светлые волосы и щекоча подбородок. Он только начал открывать для себя искусство грамматического согласования слов в предложении и был рад иметь аудиторию, где мог проявить свой новый талант. «Есть ли у вас дом? – спрашивал он у влюбленно смотрящих на него, но ничего не понимающих секретарш, студентов, бизнесменов и дородных бабушек. – Есть ли у вас машина?» Затем следовал рассказ о себе. «У нас есть дом. У нас есть машина. У нас есть гараж. У нас есть сад». Пассажиры сентиментально посмеивались, в то время как капли дождя текли по окну автобуса, а в дорожной пробке раздавались беспомощные автомобильные гудки. На улице начинало темнеть.

Мэри оказалась очень добросовестным экскурсоводом. Она говорила, что не успокоится, пока Люси и Тимми не будут знать каждый храм в Риме, включая ее любимый памятник архитектуры – базилику Святого Клемента. Средневековая церковь, известная своей лучезарно-красочной мозаикой XI века с триумфальным крестом[144] в апсиде, является надстройкой над древней церковью с фресками VI века и расположена рядом с руинами древнеримского дома. Полюбовавшись блеском мозаики, мы последовали за Мэри вниз, в тускло освещенный нижний храм из красного кирпича, в котором непостижимым образом слышался шум и плеск текущей воды. Мэри рассказала нам, что это шумит Клоака Максима – главная отводная часть системы канализации, построенной в Древнем Риме. Клоака издавала грохот, которому позавидовала бы иная горная река, но я полагала, что Мэри знает, о чем говорит.

Поездка на автобусе обратно в отель под проливным дождем в этот раз заняла больше времени, чем обычно. Весь город стоял в нескончаемой пробке. От водителя Мэри узнала, что произошло наводнение – Клоака Максима вырвалась из древнеримской кладки и разлилась по улицам Рима. Чтобы скоротать время, мы развивали мысль о том, что это было предзнаменование, знак божественного гнева в адрес Стивена, проповедующего свои еретические теории в священных стенах самого Ватикана.

По окончании конференции папа в своей речи сказал, что ученые, хотя и могут изучать эволюцию Вселенной, не должны задаваться вопросом, что именно случилось в момент Большого взрыва и уж тем более до него, ибо это ведает лишь Бог.

Ватикан – один из самых мощных и богатых городов-государств мира – находился под управлением человека, чье личное благочестие и мужество не вызывали сомнений. Тем не менее этот человек стремился наложить ограничения на свободу мысли, рассуждая так же односторонне, как и ученые, запрещающие нам задавать вопрос о цели творения. По окончании конференции папа в своей речи сказал, что ученые, хотя и могут изучать эволюцию Вселенной, не должны задаваться вопросом, что именно случилось в момент Большого взрыва и уж тем более до него, ибо это ведает лишь Бог. Ни Стивена, ни меня не впечатлило это заявление: слишком уж оно напоминало отношение церкви к Галилею, следствием которого было его заключение триста лет назад. Церковь только сейчас начала признавать значение открытий Галилея. Ей следовало бы стыдиться того, что его теории были под запретом на протяжении стольких лет. Тем не менее речь папы свидетельствовала о том, что церковь по-прежнему пытается ограничить свободу мысли и, видимо, за триста лет ничему не научилась.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.