15. Чересчур правдиво

В следующий понедельник Тим снова начал ходить в начальную школу, а я опять занялась преподаванием, пообещав проработать если уж не весь учебный год, то хотя бы один семестр. Ровно через неделю после нашего возвращения Стивен дал мне письмо, в котором он объявлял о своем намерении жить вместе с Элейн Мэйсон. Тем вечером по несчастливому стечению обстоятельств Роберту сломали челюсть уличные грабители, напавшие на него по дороге домой.

Исполнение решения Стивена было отложено на длительное время по странной и очень бытовой причине – ему и Элейн Мэйсон оказалось некуда идти. Все это время мы жили в водовороте беспорядка и замешательства, пока я непрестанно надеялась на то, что буря в конце концов утихнет сама собой и что, несмотря на его нынешнее плачевное эмоциональное состояние, Стивен решит остаться со своей семьей. Как сухой лист, гонимый ветром, он приходил и уходил, часто оставаясь незамеченным. Со стороны на него оказывалось сильнейшее давление, но за каждым взрывом следовал период спокойствия, как будто ничего не произошло. Те периоды были только затишьем перед бурей; другие непредсказуемые события врывались в нашу жизнь со свирепостью урагана. До меня дошли слухи о том, что сиделка уже объявила о своей грядущей свадьбе со Стивеном.

Я жила в постоянном страхе перед возможным началом борьбы за опеку над Тимом, а Джонатану было отказано приходить на Вест-роуд под угрозой судебного запрета, поэтому у него не оставалось другого выбора, кроме как находиться дома. Открытый диалог был невозможен, потому что между мной и Стивеном возник непреодолимый барьер, и чем больше он терял контроль над ситуацией, тем больше, как мне казалось, он пытался контролировать меня, как будто я была его собственностью. Каждый день медсестры кидали в окно моей машины мерзкие письма, когда я отправлялась на работу; каждый вечер от меня требовали каких-то невозможных вещей. Мне приписывали нелицеприятные замечания и фальшивые намерения. Мне было велено бросить Джонатана и «прежде всего заниматься Стивеном». Я вдруг обнаружила, что волей-неволей вступаю в споры по поводу денег не только со Стивеном, но и с Элейн Мэйсон. С помощью концентрации, которая требуется для изучения и, в особенности, преподавания поглощающих все мысли и стимулирующих интеллект романов и рассказов Габриэля Гарсии Маркеса, я смогла сохранить хоть какое-то здравомыслие, а среди моих коллег в преподавательской я нашла тихое сочувствие и поддержку, которые привносили элемент стабильности в те несколько часов, что я каждый день проводила вдали от дома. Иногда мои истрепанные чувства умиротворяла и успокаивала музыка, хотя часто ее тембр приглушался моим внутренним голосом. Остальное время в доме царил бедлам и беспрецедентное насилие; сумасшествие других людей прокладывало себе путь в наш быт и пугало меня и Тима. Не было даже намека на поддержку двух профессиональных объединений медсестер, Королевского колледжа медсестринского дела и Совета медсестер Великобритании, которые отказались вмешиваться.

В конце того месяца, когда я попрощалась с двумя старшими детьми – сначала Роберт отправился в Глазго получать магистерскую степень по информационным технологиям, а на следующий день Люси уехала в Оксфорд, – мне показалось, что все мое существование и то, на чем оно держалось, треснуло по швам. Моя личность, которую я на протяжении многих лет отчаянно пыталась составить из несовместимых фрагментов, из кусочков мозаики повседневной жизни, разбилась вдребезги. Я осталась одна, и мне некуда было спрятаться посреди разрухи, наступившей в моей жизни. Везде, куда бы я ни смотрела, находились руины и развалины дерзкого, храброго, но хрупкого здания, которое мы построили вместе со Стивеном. В земле разверзлась темная бездна, поглощая это здание, а с ним более двадцати пяти лет моей жизни – все годы моей юности и молодости, все надежды и весь оптимизм. Вместо них осталась всего лишь хрупкая пустая оболочка, прозрачная и одинокая, объект ежедневной душевной пытки. Ясно было только одно: мой самый младший и самый уязвимый ребенок, Тим, должен оказаться защищен, и как бы я ни была сломлена и подавлена, мне следовало собраться с силами и мужественно бороться за него.

Мы с Джонатаном никогда не думали о нашем совместном будущем без Стивена. Мы не фантазировали, не мечтали. Мысль о таких переменах была нам чужда: я не пускала ее в голову и не жаждала этого. Раньше я думала, что мы достигли баланса, при котором всем было хорошо, хотя это и требовало значительных ухищрений, самодисциплины и сдержанности чувств каждого из нас. Как оказалось, мы всего лишь учтиво выдавали желаемое за действительное, так как сейчас мне насильственно дали понять, что Стивен был в последнее время недоволен нашим образом жизни. Это открытие меня крайне удивило. Если Стивен так долго кипел негодованием, то почему он не сказал мне об этом? Как ему удавалось двигаться вперед, достигать такого успеха и работоспособности, если он действительно был так несчастлив? Похоже, ему не нравилось, что в семье к нему относятся так же, как и ко всем членам семьи, в то время как он сам считал, что его место – на пьедестале и в центре. И тут появилась особа, готовая поклоняться ему и сделать его центром всей своей жизни. Эта особа обещала ему, что ему больше никогда не придется нанимать сиделок, потому что она одна будет заботиться о нем двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю и станет ездить вместе с ним, куда бы он ни захотел. Естественно, я не могла конкурировать с такой упертой преданностью, и в результате отношение ко мне изменилось в худшую сторону. Мне угрожали тем, что вышвырнут меня из семейного дома; моя роль в жизни Стивена постоянно отрицалась, как будто любое упоминание обо мне, любое воспоминание обо мне должно было быть стерто отовсюду.

Начался семестр, мы с Тимом свыклись с ежедневной жизнью в Кембридже, и во Францию вернуться было уже невозможно, хотя я очень нуждалась в прибежище. Вариант с домом Джонатана даже не обсуждался, так как этот переезд означал бы, что я расторгаю брак, что ни сейчас, ни когда-либо еще не входило в мои намерения. Любое прибежище должно было стать нейтральной территорией, где мы с Тимом могли бы скрыться от напряжения, ссор, злобы и взаимных упреков, которые мучительно разрушали дом номер 5 по улице Вест-роуд. Был только один вариант. Несмотря на то что наш дом на улице Литл-Сент-Мэри уже много лет принадлежал колледжу в счет оплаты квартиры, эта собственность юридически все еще была нашей. Зная, что в доме никто не живет, я написала ректору, прося его о защите и разрешении для нас с Тимом использовать дом временно, пока не прекратятся ссоры и кризис не разрешится хотя бы как-нибудь. Ректор только вступил в эту должность в колледже – мы почти друг друга не знали. Его ответ был однозначен: как бы он ни сожалел об этом, но существовало формальное соглашение между Стивеном и колледжем об обмене двух помещений, и пока Стивен не аннулирует это соглашение, у меня нет доступа к дому.

Моя личность, которую я на протяжении многих лет отчаянно пыталась составить из несовместимых фрагментов, из кусочков мозаики повседневной жизни, разбилась вдребезги.

Днем астма душила меня и затуманивала мое сознание; от страха у меня начинали дрожать руки до самых кончиков пальцев каждый раз, когда Стивен объявлял о своем желании поговорить со мной. Каждую ночь мне снились ужасные кошмары, от которых я просыпалась в паническом страхе: у меня колотилось сердце из-за того, что во сне на меня обрушивались здания, похоронив меня в темной гробнице под землей. Тиму тоже снились кошмары, в которых по коридорам и улицам за ним гнались хулиганы. Днем он стал слишком замкнутым и беспокойным. Мне доктор прописал бета-блокаторы и велел пойти к психотерапевту. Для Тима единственным спасением стало бы изолирование его от проблем, но так как в доме на Литл-Сент-Мэри нам отказали, то сделать это было непросто. Я попросила директора школы предупредить коллектив учителей о том, в каком немыслимом напряжении Тим находился дома. Я слишком поздно поняла, что он не счел нужным рассказать о моих тревогах учителям, и бедный Тим часто приходил домой из начальной школы в слезах.

Бои неистовствовали до конца семестра, с одним краткосрочным перемирием на время визита в Испанию для получения престижной награды от наследника испанского престола, принца Астурии, в Овьедо. Пребывание в Испании взбодрило меня, и поездка прошла терпимо. Несмотря на то что перемирие вынудило меня нервничать из-за повторяющихся появлений на публике, пресс-конференций и интервью, по крайней мере, благодаря им у меня появилась возможность вновь доказать, что я профессионал, и подтвердить свою лингвистическую квалификацию и мое умение быть Стивену настоящим спутником жизни. Тяжелее оказалось перенести его недавно озвученное решение о покупке квартиры для любимой сиделки. Ум, разгадавший математические тайны Вселенной, не мог справиться с эмоциональными потрясениями, которые сейчас его охватили. Как вагнеровский Зигфрид[193], Стивен, завернувшись в защитный плащ, крепкий плащ решимости, полагал, что в нем нет сентиментальности и хрупкости, а есть только неподдающаяся объяснению непобедимость. Но, как и Зигфрид, он оказался беспомощен против атаки на уязвимые места. Слабым местом на теле Стивена было горло, но у него имелось и второе, психологическое слабое место – полное отсутствие сопротивления манипулятивному эмоциональному давлению. Он никогда раньше ему не подвергался и не имел оружия против него. Вот какое давление оказывалось на Стивена: оно приостанавливало напор пара, шипящего с неослабевающей энергией, пока не извергало целый ряд эмоциональных волн вулканической силы, которые сметали все на своем пути раскаленным потоком гнева и страсти. Затем, как по волшебству, каждое новое извержение стихало так же быстро, как и начиналось, и в нашем доме вновь воцарялся мир. Стивен становился нежнее, сговорчивее и начинал сожалеть о содеянном, искренне стараясь оставить весь этот беспорядок позади и восстановить семейную жизнь, которая помогала ему процветать в прошлом. Затем он признавал, что его рвут на части противоречивые чувства и что ему нужна поддержка, понимание и возможность примирения. Я тоже стремилась дать ему все это, ведь я понимала трагичность его ситуации и хотела помочь ему выбраться из нее – однако временное затишье длилось только до того ужасного момента, когда достигали своей цели очередные письма, ультиматумы, призывы. Я привыкла побаиваться их последствий, так как Стивен словно исчезал, отказываясь есть, участвовать в светских мероприятиях, а чары сиделки успокаивали и околдовывали его еще больше. Так все и продолжалось до Рождества. Планы моих родителей отпраздновать свою золотую свадьбу были полностью разрушены нарастанием и стиханием этой приливной силы. С непредсказуемостью, которую мы стали странным образом угадывать, Стивен провел первый день Рождества в кругу семьи, а затем поздно вечером подъехал его фургон, и он исчез в темноте, направившись вместе с Элейн в отель накануне поездки на конференцию в Израиль.

Мы не видели его и ничего о нем не слышали до начала января, когда дети, Джонатан и я вернулись домой из блаженного безмятежного короткого отдыха во Франции, а Стивен ждал нас в доме, как словно думал, что все будет по-прежнему. Он ни о чем не рассказывал, и я понимала, что нельзя было просить его дать какие-либо объяснения. В тот вечер мы собрались за ужином при свечах, угощаясь жареной уткой с апельсиновым соусом в честь дня рождения Стивена. На следующее утро я написала жизнерадостное письмо его матери, искренне радуясь тому, что, похоже, неприятности кончились и мы можем опять вести активную семейную жизнь, на что она ответила резко отрицательно. После этого письма стало ясно, что Изабель ни во что не ставила мое стремление позаботиться о Стивене и даже сомневалась в его наличии, считая, что я эгоистично паразитирую на его славе и успехе, а теперь намереваюсь лишить его шанса на счастье с кем-то, кого она действительно одобряла и кто ей понравился.

Слабым местом на теле Стивена было горло, но у него имелось и второе, психологическое слабое место – полное отсутствие сопротивления манипулятивному эмоциональному давлению.

Стабильность длилась недолго: ситуация вновь стала ухудшаться слишком быстро. Спустя еще несколько недель, в течение которых угрозы, взаимные обвинения и ссоры вновь усилились, мы с детьми уехали, чтобы встретиться с Артуром и его родителями и несколько дней покататься на лыжах в Австрии в середине семестра. После нашего возвращения в Кембридж мы не нашли в доме ни одной вещи, принадлежавшей Стивену. Он ушел. Он все-таки переехал, в чем ему, видимо, помог муж Элейн в тот день, когда мы отправились в Австрию, 17 февраля 1990 года. Наступил конец. Я не чувствовала ни грусти, ни облегчения. У меня внутри все онемело.

Однако на самом деле это был еще не конец. Буквально на следующий день Стивен позвонил по телефону из Elstree Studios[194], где снимали экранизацию «Краткой истории времени», и попросил меня поучаствовать вместе с ним в съемке семейного портрета, биографической основы фильма. Просьба меня поразила. Это было просто невероятно – только что покинув семью, он думал, что мы как марионетки будем играть роли перед камерами, по инерции создавая счастливый образ единения. В моем голосе больше не было робости и колебаний. Приняв решение покинуть нас, Стивен, сам того не зная, ослабил свою власть надо мной, выпустив меня на свободу и позволив мне принимать собственные решения без страха перед его деспотичной реакцией на них. Я отказалась ехать в Elstree. Я обрела контроль над своей жизнью.

С той поры высокая трагедия превратилась в фарс. Телефон разрывался от звонков американских продюсеров и режиссеров, льстиво пытавшихся убедить меня участвовать в их фильме. Когда они приехали в Кембридж, чтобы построить точную копию кабинета Стивена в заброшенной церкви, они без конца ходили вокруг нашего дома, приводя все новые высокопарные аргументы. На кону были миллионы долларов, сокрушались они, ломая руки, и мое отсутствие расстроит все их планы; без внушительного биографического элемента фильм будет не сбалансирован. Я пожимала плечами и цитировала их первоначальные гарантии, зафиксированные в договоре, касательно природы фильма: исключительно научное документальное кино с кратчайшими биографическими справками. Чем больше они обнажали свою беспринципность, отрицая эти обещания, тем легче оказалось придерживаться своей позиции, а чем легче мне было придерживаться своей позиции, тем сильнее я становилась.

Приняв решение покинуть нас, Стивен, сам того не зная, ослабил свою власть надо мной, выпустив меня на свободу и позволив мне принимать собственные решения без страха перед его деспотичной реакцией на них.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.