5. В фокусе — бомба

Все задания выполнялись одновременно, неисполнение хотя бы одного, самого мелкого, могло грозить успеху всей программы. Но каждый раз какое-то одно было главным, и Курчатов именно ему отдавал основное внимание, именно о нем больше всего размышлял.

После пуска экспериментального атомного котла Ф-1 главным для Курчатова стало конструирование, строительство и пуск первого промышленного реактора. Он еще не один месяц возился с экспериментальным котлом, налаживая его, проверяя на разных режимах, ставя на нем разные исследовательские работы. Но уже все больше отдавал он времени конструкторам промышленного сооружения, а когда на стройке, далеко от столицы, только начались кладки атомных агрегатов, еще до настоящего монтажа оборудования, он и сам выехал на строительство и послал туда бригаду своих помощников, накопивших опыт на Ф-1, тех же Панасюка, Дубовского, Кондратьева, Бабулевича и других, а чтобы на месте квалифицированно решались все возникающие теоретические загадки, добавил в бригаду и теоретика Фурсова, ставшего в скором времени его научным заместителем на стройке.

Смит в своем уже упоминавшемся отчете пишет, что на строительстве атомного завода в Америке одновременно трудилось 43 000 человек. Уже эта одна цифра достаточно выразительно говорит о том, какой объем труда требовался для возведения промышленного «атомного объекта». И одна из главных трудностей заключалась даже не в количестве людей и средств, сконцентрированных на стройплощадке, а в том, что предприятие такого рода было первое, еще не испробованное, все было новое — и новизна технологии могла таить в себе неожиданность.

Понимая это, Курчатов месяцами в 1947 и 1948 годах проводил на стройке, то приезжая, то уезжая, — присутствовал на пуске, на наладке каждого крупного агрегата.

В середине 1948 года состоялся пуск первого мощного промышленного реактора. Вскоре он уже надежно работал, в нем облучался нейтронами уран. Облученный материал отправлялся на завод, где плутоний отделялся от урана. Плутониевые растворы очищали от множества еще содержавшихся в них элементов и направляли чистые препараты плутония на рафинировку. Металлурги в специальных печах превращали химические соединения в корольки чистого металла — шарики искусственно созданного руками человека, не существующего в природе трансурана 94.

Теперь надо было приступать к следующей стадии атомной программы: готовить из нового элемента «изделие» — под таким названием закодировали атомную бомбу. «Изделие» во второй половине 1948 года, в первые месяцы 1949 года стало главным пунктом всей работы советских физиков-ядерщиков.

Еще не настало время говорить подробно, как выполнялась эта решающая часть атомной советской программы. Но ее значение каждому ясно. Именно в эти годы началась «холодная война» американских политиков против Советского Союза, и за рубежом не скрывали, что рассматривают холодную войну как подготовительный период перед войной «горячей». Создание собственного атомного оружия стало в этих условиях вопросом жизненно важным.

Без надежного «атомного щита» Советский Союз рисковал подвергнуться неспровоцированному военному нападению — надо было создавать этот щит самым срочным образом.

Нет сомнения и в том, что изготовление атомного оружия требовало еще неслыханных технических усилий, творческих находок, огромного числа срочных исследований. В том же отчете Смита просто перечисление проблем и загадок, которые предстояло решить «для бомбы», занимает много страниц, а Смит говорит лишь об «открытых», отнюдь не секретных моментах американских атомных работ. Созданные в Советском Союзе специальные научные и конструкторские учреждения оперативно и надежно исследовали такие проблемы, разрабатывали теорию, испытывали конструкцию различных типов ядерного оружия. Это была воистину исполинская работа, масштабы которой доныне мало известны широким массам читателей.

Курчатов перемещал на эту работу самых энергичных и удачливых экспериментаторов, самых талантливых теоретиков, всех, кто освободился после пуска промышленного реактора и мог быть полезен для конструирования «изделия».

Не всегда такие переброски совершались просто.

Однажды Курчатов вызвал к себе одного физика И объявил ему:

— Поедешь помогать конструировать «изделие». На сборы — день. Действуй. Физкультпривет!

Выбор Курчатова, как всегда, был удачен. Физик быстро вошел в работу, сделал много полезного, вскорости возглавил большой экспериментальный сектор. Но в тот день, страшно обидевшись, он хоть и с неизменной своей веселой улыбкой, но достаточно язвительно возразил, что хорошие начальники раньше узнают у сотрудников, желают ли те перемещений, а уж потом перемещают. Курчатов разволновался:

— Ты внесен в правительственный список, я не имею права менять его, пойми меня!

Физик понял.

Для каждого строптивого сотрудника имелся свой метод убеждения. Курчатов сообщил одному из помощников Гуревича, что переводит его на другой объект, на должность своего заместителя по науке. Сотрудник стал отнекиваться: он уже несколько месяцев проработал на том объекте, хватит, ему интересней у Гуревича — и работа захватывает, и начальник отличный. Курчатов хладнокровно подвел итог спору:

— Я тебе приказываю, а ты решай за себя сам.

Сотрудник «решил за себя» никуда не перемещаться.

А когда он пошел получать зарплату, оказалось, что на старом месте он уже не числится, а на новом его не оплачивают, так как не видели на работе. Курчатов, посмеиваясь и поглаживая бороду сверху вниз — признак хорошего настроения, — объяснил:

— Я тебя числю на новом объекте, а если хочешь работать у Гуревича, то делай это за свой счет. Увлечений твоих не оплачиваю.

Строптивый сотрудник покорился.

Иногда Курчатов поступал совсем «не по обстановке» — и лишь впоследствии выяснялось, что странный поступок глубоко продумывался. Так, после пуска опытного реактора Козодаев попросился уйти из атомной программы. Ему захотелось вернуться к космическим лучам; он разработал новые приборы, чтобы определять все их компоненты, создает аппаратуру для интервалов времени в миллиардные доли секунды и еще меньше.

— Что ж, езжай, Миша, на Алагез, — сказал Курчатов после короткого размышления. — Здесь дело идет хорошо, обойдемся без тебя.

А позже, узнав, что командировка в Армению прошла удачно, он удовлетворенно заметил:

— Ну вот, и конкретное свое задание выполняли, и не забывали общие проблемы науки.

После пуска промышленного реактора Курчатов устроил «большой объезд», чтобы составить себе полное, представление, как идет дело на всех объектах. Он снова посетил промышленный реактор, на котором недавно прожил почти год, очистительные и рафинировочные заводы, поехал оттуда на заводы диффузионного и электромагнитного разделения и вернулся назад. Везде все шло отлично. Материал для «изделия» накапливался. Можно было готовить главную тему: конструкцию этого самого «изделия».

После очередного теоретического семинара, на который пришел и Александр Лейпунский, Курчатов попросил Лейпунского пройти к нему в кабинет. Лейпунский сел в кресло, спокойно смотрел на друга. Он догадывался, о чем пойдет речь. Один физик за другим, заканчивая или прерывая свои работы, уезжал на «новую тему». Лейпунский недавно завершил одну из разработок, предложенных Курчатовым. Вероятно, и его направят туда же, куда уходили другие физики.

А Курчатов, не начиная разговора, рассеянно смотрел в окно. Снаружи совершалось чудо. Пустырь превращался в сад. Возводились новые здания, устраивались дороги, прокладывались инженерные коммуникации, высаживались молодые деревья, разбивались цветочные клумбы. Павел Худяков, заместитель директора лаборатории № 2 по хозяйственным делам, за тот год, что Курчатов провел на строительстве и пуске промышленного реактора, неузнаваемо изменил такую прежде унылую территорию.

— Нравится, Саша? — Курчатов показал рукой в окно.

— Даже очень! Не всякий дом отдыха похвастается таким парком. Но ты ведь позвал меня, Игорь, не для того, чтобы погордиться благоустройством?

— Не для этого, правильно.

Курчатов все не начинал давно задуманного разговора. Дело было слишком трудное, чтобы приступить к нему запросто. С Лейпунским он не мог разговаривать, как с другими, — «озадачивать», не обращая внимания на радость или недовольство, а потом только спрашивать «выполнение». Лейпунский был фигурой научно равновеликой ему самому. И было какое-то почти драматическое несоответствие между тем, что он делал и что он мог бы делать. Еще до войны он выдвинулся как крупный исследователь ядра, эксперименты, поставленные им в Харькове, поражали своей тонкостью и своей точностью. Курчатов знал это лучше любого другого — многие исследования они вели совместно. Пост, занимаемый Курчатовым, вполне мог бы занять и Лейпунский, недаром Иоффе называл и его Кафтанову в качестве кандидата на роль «главного физика». А он сейчас только заведовал сектором в лаборатории Алиханова, аккуратно выполнял принятые в работу темы, отнюдь не решающие в общей ядерной программе… И недавно согласился стать деканом инженерно-физического факультета, вкладывал душу в преподавание, в организацию учебы студентов. Все это нужно, конечно. Но разве не мог бы этот глубокий физик, Александр Лейпунский, делать дела покрупней? Деликатный и скромный, очень добрый, всегда приветливый, он не годится начальствовать там, где нужно нажимать, подстегивать, одергивать, покрикивать. Но мало есть людей, какие могли бы заменить его, когда нужно решать сложную научную проблему.

— Я хочу спросить тебя, Саша, доволен ли ты своей работой? Не хочется ли тебе переменить темы? — начал разговор Курчатов.

— А ты? — с улыбкой ответил вопросом на вопрос Лейпунский. — Сейчас, понимаю, ты глава огромного дела. Но ведь дело это чрезвычайное. Добьетесь успеха — кончится чрезвычайность. Чем ты тогда займешься?

Курчатов не раз задавал себе такой же вопрос и имел готовый ответ. Он займется реакторами на медленных нейтронах. Цепная реакция деления урана — новый вид энергии. Нужно поставить эту энергию на службу народному хозяйству. Урановая электроэнергия, урановые двигатели, урановое тепло — какая величественная перспектива! Бомба — защита, бомба — не самоцель. Ядерная энергия — вот подлинная цель!

— Ядерная энергия, — задумчиво сказал Лейпунский. — Все верно, Игорь. И если ты осуществишь свой план, это будет благодеяние для людей. Но видишь ли… Коэффициент отдачи в твоих установках мал. Ты используешь — и то не всю — энергию распада урана-235. А сколько его? И процента нет в общей массе урана.

— Имеешь конкретный план повышения отдачи?

— Нет, не план… Но идея есть. Думаю и думаю об этом.

И Лейпунский рассказал, что хотел бы вовлечь в реакцию деления не только активный легкий изотоп, но и инертный тяжелый. Тяжелый изотоп урана делят одни быстрые нейтроны. Стало быть, надо разработать котел на быстрых нейтронах без замедлителя. Принцип урановой бомбы, но не для взрыва, а для контролируемого процесса. Котел на быстрых нейтронах будет, по расчету, в десятки раз эффективней котла с замедлителем. И, может быть, даже в какой-то степени проще. Но путь к этой простоте гораздо сложней, он это понимает. Вероятно, уже повсеместно будут внедрены котлы с замедлителями, а котлы без них будут еще разрабатываться. Но идея захватывает все его мысли. Если его не отвлекут на другие работы, он сосредоточится на ней.

Курчатов короткое время молча размышлял.

— Хорошо, сосредотачивайся на своей теме, — сказал он. — Не будем тебя отвлекать длительно на другие дела, это обещаю. И помогу. При первой возможности организуем специальную лабораторию для исследования контролируемого процесса на быстрых нейтронах. Ты будешь разрабатывать свое направление, я — свое.

Если у Курчатова и было намерение направить Лейпунского туда же, куда он уводил самых, даровитых помощников, то он от него отказался.

…Последующие годы показали, что оба направления были правильны и оба с успехом осуществились. Курчатов первый применил свой реактор на медленных нейтронах для производства электроэнергии. Мирная атомная техника двадцатого века — океанские суда, могучие электростанции, медицинские приборы, новые материалы — нераздельно связана с котлами на медленных нейтронах: Ферми — в Америке, Курчатова — в Советском Союзе. А Лейпунский, преодолев тысячи трудностей, создал свои реакторы на быстрых нейтронах без замедлителей. И они показали одно воистину удивительное свойство: по мере того как в них выгорает исходное горючее — уран-235 или плутоний, — появляется новое горючее, тот же плутоний, но не внесенный извне, а образовавшийся из урана-238 в самом реакторе во время его работы. «Реакторы-размножители» — так их назвали, ибо образовавшегося заново горючего в итоге оказывается больше, чем израсходованного. И самое главное: в реакции деления вовлекается уже не один легкий изотоп, которого всего 0,7 % в общей массе, а весь уран. Это в огромной степени расширяет резервы ядерного горючего. Использование природного урана благодаря котлам-размножителям повышается в 60–70 раз. Техника двадцатого столетия в основном будет использовать реакторы с замедлителями, но уже в конце века станут преобладать реакторы быстрые. Всегда устремленный в будущее, Лейпунский создал основы энергетики будущего века. Его исследования позволили Советскому Союзу обогнать другие страны в конструировании реакторов-размножителей.