Заключение

Февраль 2007 года

Я начинаю писать это новое заключение в ожидании девяти с половиной часов полета в Сиэтл. Совсем скоро аэропорт Хитроу растает внизу, уступая место лоскутному одеялу английских зеленых полей, пока мы взмываем к облакам. Это путешествие я проделывала много раз после 1967 года, и сейчас появление второго внука на другом конце планеты служило отличным лекарством от боязни перелетов. Пока мы следуем над заснеженными шотландскими горами, держа курс на северозапад к Исландии и Гренландии, я путешествую во времени, вспоминая тот полет, когда Роберт был еще совсем маленьким, а у Стивена, его отца, начали проявляться первые признаки мотонейронной болезни, и я в очередной раз поражаюсь стечению обстоятельств, благодаря которому Роберт стал жить в Сиэтле со своей женой Катриной, талантливым скульптором, и их маленьким сыном. Меня также поражает и то, что Стивен, которому, по прогнозам врачей, в 1963 году оставалось жить примерно два года, сейчас, сорок четыре года спустя, не просто все еще жив, но недавно получил самую престижную медаль Королевского общества – медаль Копли[198].

В 1995 году, когда я была в гостях у Роберта, полугодом раньше начавшего работать в «Майкрософт», я ощутила поэзию Сиэтла, на котором замкнулся круг почти всех лет нашего брака. Теперь, когда мы готовимся отметить в этом городе первый день рождения нашего маленького внука, которого назвали Джорджем в честь моего отца, я ощущаю поэзию совпадения еще сильнее. Я лечу не одна: со мной Роберт, возвращающийся в Сиэтл со вчерашних похорон моей матери. Она очень мирно и тихо умерла во сне всего неделю назад из-за внезапной болезни. В это время я была на репетиции и почувствовала, как мама уходит, легкой дрожью, взмахом крыльев ангела. По моему возвращению домой меня ждало сообщение из больницы, но мне оно было не нужно, ведь я уже знала, что произошло.

Тогда в Сиэтле в 1995 году, вскоре после окончательного оформления развода и год спустя после публикации At Home in France, я всерьез задумалась о написании длинных мемуаров о моей жизни со Стивеном. Поэтому я очень удивилась, обнаружив по возвращении в Кембридж сообщение от издателя, предлагавшего мне сделать именно это. В том сентябре слова изливались на бумагу быстро и вдохновенно, как будто я хотела поскорее освободиться от прошлого, в котором были и головокружительные пики достижений, и глубины разочарования и безысходности. Мне приходилось проживать это прошлое снова и снова и четко определить конец длинной эпохи перед тем, как приступить к новому будущему и отдать должное издательской группе, которая позволила мне спонтанно рассказать мою историю. Первое издание представляло собой спонтанное и очищающее бурное проявление оптимизма, эйфории, угнетенности и горя.

Меня поражает и то, что Стивен, которому, по прогнозам врачей, в 1963 году оставалось жить примерно два года, сейчас, сорок четыре года спустя, не просто все еще жив, но недавно получил самую престижную медаль Королевского общества – медаль Копли.

Мое изначальное нежелание браться за биографию, возникшее из-за сомнений в том, не будет ли из-за этого затронута моя частная жизнь, уступило постепенному осознанию того, что это неприятное дело не оставляло мне выбора. В любом случае, сохранность моей частной жизни ставилась под сомнение, потому что она уже стала достоянием общественности в результате славы Стивена, и биографам понадобилось бы совсем немного времени, чтобы начать расследование личной истории, стоящей за его гением и выживанием: она неизбежно коснулась бы и меня. У меня не было причин предполагать, что они станут относиться ко мне с б?льшим уважением, чем пресса в прошлом. Поэтому будет гораздо лучше, если я сама поведаю свою историю так, как считаю нужным. Я расскажу о том, что было настолько глубоко и настолько болезненно лично для меня, что я даже мысли не могла допустить о том, что музыка моих переживаний может вновь зазвучать всего лишь звоном chaudron f?l?, треснутого котла Флобера[199]. Несмотря на то что моя роль в жизни Стивена была значительно преуменьшена – второй брак его практически полностью обрубил все наши каналы связи, – я не могла выкинуть из головы четверть века, которая была прожита на краю черной дыры, особенно когда неоспоримое живое доказательство невероятных успехов этих двадцати пяти лет олицетворяли трое наших красивых, воспитанных и очень любящих детей, а также всеобщее признание, которым наслаждался Стивен. Излагая мысли на бумаге, я чувствовала, что внутри меня все уже было записано и озвучено, готовое выйти на поверхность и выразить массу воспоминаний, накопленных за многие годы. Это воспоминания, которые можно было бы просто связать с сагой об одной английской семье, жившей во второй половине ХХ века. Многие из них были самыми обычными, как и у большинства людей, если бы не два фактора: мотонейронная болезнь и гениальность.

Действительно, мотонейронная болезнь добавила еще один мощный стимул к тому, чтобы сесть за перо и бумагу и открыть глаза политикам и чиновникам на душераздирающую реальность, с которой каждый день сталкиваются в равнодушном обществе инвалиды и их опекуны, – битву с бюрократизмом, одинокие попытки сохранять достоинство, а также усталость, разочарование и страдальческие крики отчаяния. Я также надеялась, что эти мемуары дойдут и до медиков с целью улучшить обрывочную осведомленность системы здравоохранения о разрушительном действии мотонейронной болезни на личность человека, а также на физические тела ее жертв.

Несмотря на то что моя роль в жизни Стивена была значительно преуменьшена – второй брак его практически полностью обрубил все наши каналы связи.

В августе 1999 года после издания в твердом переплете книги «Музыка, способная тронуть звезды», название которой я взяла из цитаты Флобера, я получила охапку поддерживающих писем, в основном от женщин, которые очень сочувствовали моей ситуации, хвалили меня за решение написать об этом и подробно рассказывали истории своих, часто трудных, судеб. Некоторые из них сами были опекунами или старались вырастить семьи в неблагоприятных обстоятельствах; другие просто находили в книге описания ситуаций, в которые они и сами попадали.

Многие признавались, что рыдали над книгой. Выражения поддержки из самых глубин Кембриджа были просто невероятные.

Все сказали, что книга полностью завладела их вниманием, включая даже женщину в возрасте девяноста четырех лет, которая не ложилась спать, не дочитав книгу! Многие люди, сбитые с толку образом Стивена на экранах телевизора и считавшие, что нам все помогают, пришли в ужас оттого, насколько это не соответствовало действительности, что подтверждало мои много лет скрываемые подозрения: публичный образ и частная жизнь настолько разные, что почти противоречат друг другу.

Почти весь груз освобожденного прошлого был помещен в компьютер, когда мы с Джонатаном поженились в июле 1997 года. День нашей свадьбы оказался небольшой передышкой на беспокойном фоне болезней, несчастных случаев и катастроф, поразивших наши семьи и некоторых из самых близких друзей. Мы и сами были не в лучшей форме: Джонатана забрали с приступом мочекаменной болезни прямо с выступления на концертной площадке в Ливерпуле, а я какое-то время прихрамывала на костылях из-за порванных связок в обоих коленях после лыжной травмы. Множество проблем, свалившихся на нас и наших родных, оставили совсем мало времени на практические вопросы планирования, не говоря уже о моей моральной, эмоциональной или духовной подготовке.

По правде говоря, ничто не могло нас подготовить к эмоциональной и духовной силе того самого дня. За пару минут до выхода из дома я вдруг осознала, к моему смущенному удивлению, что в миле отсюда вниз по дороге была церковь, наполненная людьми, ожидающими меня. Затем по прибытии в храм Святого Марка в компании трех моих детей даже спокойное дружеское приветствие нашего нового викария не могло успокоить мое растущее чувство благоговейного трепета и удивления. Возможно, ее сверкающее бело-золотое церемониальное одеяние только подчеркнуло масштабность и сказочность события – сказочность, ставшую всепоглощающей, когда Роберт, Люси, Тим и я заняли свои места на церковном крыльце, откуда мы краем глаза видели моего будущего мужа, поднимавшегося по ступеням к алтарю. Волна эмоций захлестнула нас, когда органист с жаром начал играть первые величественные аккорды «Прибытия царицы Савской»[200] и мои дети повели меня, дрожащую и не смеющую даже взглянуть по сторонам, вверх по проходу и оставили около Джонатана. Слева от меня, бледная и слабая, сидела моя мать в инвалидной коляске, в которую ее недавно заключили.

Затем последовали гимны, молитвы, чтения и псалмы, чьи слова были тщательно подобраны, обдуманы, проанализированы, переведены на французский и испанский, напечатаны на компьютере и распечатаны много раз. Все эти слова ожили в речах и песнопениях, наливаясь глубиной, мощью, истиной, серьезностью и чистотой благодаря голосам священнослужителей, чтецов, прихожан и хора. Последний состоял из старых друзей, многие из которых были профессиональными музыкантами, проникновенно исполнившими «Как вожделенны жилища Твои, Господи сил!» из «Немецкого реквиема» Брамса[201]. Нашим священником мог быть только один человек. Только Билл Лавлес, который знал нас обоих очень давно и поддерживал в тяжелые времена испытаний, мог произнести речь. Несмотря на слабое здоровье и преклонный возраст, он забрался на амвон и с жаром начал, с привычной для него узнаваемой силой и самоотверженностью. Он говорил проникновенно, искренне и честно о сложностях и страданиях прошлого без приукрашивания реальности наших отношений. Он и раньше говорил об этом, и я вдруг подумала – так много друзей со всего мира, которые оказали нам столь ценную поддержку в былые дни и за кого я молча молилась каждое воскресенье, сидя на церковной скамье, все они были в церкви, с нами и вокруг нас – все, кроме Стивена, моего товарища на протяжении такого долгого периода времени и отца моих детей.

Образ любимой Люси, стоящей на кафедре и читающей сонет Шекспира о соединении двух сердец[202], был просто незабываем.

Она стояла, одетая в сияющий кремовый шелк, сложив руки под животом, как будто набираясь уверенности от своего крошечного, пока не родившегося шестимесячного сына, а ее жених Алекс, сияя от гордости, смотрел на нее, сидя среди гостей. Были и странные раздражающие моменты: например, ужасная скрипучая ручка, из-за которой моя роспись в документах превратилась в неряшливые каракули, вернув меня к унизительным воспоминаниям о провале экзамена по каллиграфии в школе Сент-Олбанс. Служба закончилась слишком быстро, и мы с Джонатаном медленно скользили вдоль прохода, мысленно взлетая вместе со звуками прелюдии Баха «Святая Анна» и глядя на радостные лица гостей. Мы вышли на солнце – был первый ясный день за последние несколько недель, – чтобы расцеловать и обнять всех наших гостей и знакомых перед тем, как присоединиться к длинной неторопливой колонне автомобилей, возглавляемой нашими друзьями из Франции, чтобы поехать на фотосессию в Уимпол-холле[203], а затем на прием, ужин и празднество, длившееся до ночи.

Мы с Джонатаном оптимистично надеялись вести сравнительно нормальную жизнь после нашей свадьбы. С тех пор я поняла, что нет такого понятия – нормальная жизнь. Конечно, у нас много дел, среди которых музыка играет главную роль: я все еще увлекаюсь церковным репертуаром и иногда даю сольные концерты под аккомпанемент Джонатана. Я больше не преподаю – у меня слишком много других дел, требующих внимания, но я все же нахожу время для танцев, что было в прошлом почти невозможно для меня как участника или зрителя. Мы с Джонатаном много путешествуем: как можно чаще уезжаем в свою «параллельную Вселенную» – в сельскую Францию, где я работаю на лугу в саду, созданном мной в честь начала нового тысячелетия, а Джонатан разрабатывает планы новых выступлений для Кембриджского камерного оркестра музыки барокко или хора оксфордского колледжа Магдалины, которым он дирижирует и руководит в течение пяти лет в должности регента и музыкального руководителя.

Все же иногда у нас бывает время без забот и хлопот. К началу лета нашей свадьбы моя мама уже почти перестала двигаться из-за артрита и смогла продолжать жить дома в Сент-Олбансе только благодаря тому, что папа преданно заботился о ней. Несмотря на то что я регулярно их навещала, все же неотвратимо настал день, когда папа, который очень плохо слышал, больше не мог справляться сам. Нам снова пришлось нанимать сиделок через частное агентство, так как вновь никакой помощи не было ни от государственной системы здравоохранения, ни от социальных служб. Все наши надежды на то, что оплачиваемые сиделки окажутся профессионалами, разбились вдребезги. За некоторыми изумительными исключениями, многие оказались подозрительными личностями, чья честность была сомнительна, квалификация недостаточна, а подготовка не отвечала требованиям; папа часто просил меня прийти к нему в дни государственных праздников, когда подменные сиделки не появлялись, хотя должны были. Папу, часто озадаченного своеобразным поведением сиделок, одна из которых, например, ела фруктовый пирог с майонезом, никогда не покидало чувство юмора, но в конце концов он принял решение переехать вместе с мамой в дом престарелых неподалеку от Кембриджа.

С облегчением вздохнув после того, как они поселились рядом с нами и были в надежных руках, я вдруг поняла, что на мне лежит ответственность за продажу их дома и мебели, колоссальная и изнурительная задача, но я была рада выполнить ее, пока они еще были живы. По-прежнему обладавший удивительным интеллектом, но очень страдавший от странного контраста между молодостью духа и разрушающейся телесной оболочкой, папа умер от пневмонии, усугубленной болезнью Паркинсона, в июне 2004 года. Он отказался ложиться в Адденбрукский госпиталь, так как его отпугнуло то, как ужасно там обошлись с мамой всего несколькими неделями ранее, когда она лечилась от бронхита. Вопреки всем прогнозам, мама пережила его и не только отметила свой девяностый день рождения в марте 2006 года, но и успела увидеть маленького Джорджа, своего четвертого правнука и нашего второго внука.

Как и ко многим важнейшим событиям в жизни, невозможно подготовиться к моменту, когда родители становятся нашими пожилыми детьми, а мы зажаты между поколениями как начинка в сэндвиче. И так же невозможно предупредить человека о травме, которую он ощутит, когда умирают родители, сколько бы лет им ни было. Двух людей, которые всегда и безоговорочно находились рядом, на кого я могла неизменно рассчитывать всю жизнь, больше нет. Как будто не хватает какой-то части меня, и сейчас, всего неделю спустя после смерти мамы, я вдруг поняла, что перелетела уже полмира в состоянии одинокого безмолвного шока. Дома меня ждало много ободряющих соболезнующих сообщений, отдающих дань ее самоотверженному характеру, искренней заботе о людях и интересу к ним, ее преданности правому делу, глубокой привязанности к семье и вдохновенной непоколебимой вере, однако печаль прошлой недели все еще не прошла. Она со мной везде, куда бы я ни отправилась. Раньше я могла представить, как, должно быть, ужасно потерять ребенка или супруга, но я даже вообразить не могла, как сильно потрясет все основы моего бытия потеря родителей.

За последние десять лет в семье возникли и другие сложности, помимо ухода за моими престарелыми родителями. Я не буду углубляться в рассказ о них, скажу лишь, что для их решения потребовались особые силы, которые я возобновляла на моем внутреннем мысе доброй надежды, укреплявшем меня с первых дней брака со Стивеном. Моя вера в Бога стала более всеобъемлющей, менее наивной и эмоциональной, однако она так же берет начало в христианской морали и находит свое духовное выражение в музыке. Старый оптимизм исчез; вместо него появилась решительность в преодолении невзгод, которой я, возможно, научилась у Стивена.

Что касается семьи, то Роберт обосновался в Соединенных Штатах, похоже, навсегда; нам повезло, что двое детей все еще живут в Великобритании и мы часто видимся с ними. Люси работает писателем и одна воспитывает своего прекрасного сына Уильяма. Это чудесный, но трудный ребенок, у которого диагностировали аутизм в 2001 году.

Тим избавился от неуверенности в себе, сопровождавшей его в детстве, и стал остроумным и любознательным. Несмотря на то что он гордится своим отцом, он особенно чувствительно относится к тому, что живет в тени его славы, и предпочел бы, чтобы его ценили за его собственные таланты и труды, а не за родственные связи. Он лингвист, как и я, учился на факультете современных языков и решил защищать магистерскую диссертацию по маркетингу.

А Стивен… Удивительно, но после второго развода Стивен вновь взял свою жизнь под контроль и, несмотря на приступы болезни, по-прежнему не сходит с мировой арены. Мы снова можем свободно общаться и вместе отмечать семейные праздники. Как в старые добрые времена, над столом с ужином витают остроумные и добрые шутки в ожидании, когда Стивен скажет заключительную речь. Я была очень рада получить приглашение в Королевское общество и увидеть, как ему вручают медаль Копли, самую старинную медаль общества. Как и на многих таких мероприятиях, во мне ожила гордость за его достижения, хотя я не могу точно сказать, какой именно сферой науки он занимается сейчас; я лишь вижу большое количество публикаций, где он отрекается от некоторых из своих прошлых теорий. Должна признать, я радовалась гораздо меньше, услышав по радио о его намерении лететь в космос. Менее амбициозной, но, возможно, более продуктивной была его поездка в Израиль несколько недель спустя; в это путешествие он пустился только при условии, что ему будет позволено посетить Рамаллу[204] и поговорить с палестинцами. Благоговейно вглядывались мы в двойной разворот страницы посередине номера «Гардиан», где была помещена фотография Стивена, едущего на инвалидной коляске среди шумной толпы палестинцев. Перед полетом в космос он намерен нанести особый посольский визит в Иран, хотя остается лишь гадать, не помешают ли воплощению этого желания политические обстоятельства. По возвращении из Израиля он встретил с нами Рождество, а Новый год мы отпраздновали у него. Он часто обедает с нами по воскресеньям, и мы вместе ходим в театр. Вместе со своей матерью он приехал на похороны моей мамы, и мне было очень приятно видеть их там. Изабель выглядит хрупкой, но подтянутой, и она довольно неугомонна, даже несмотря на то что память у нее уже пошаливает. Ее живое чувство юмора и острый ум напоминают мне о том, каким образцом для подражания я считала ее когда-то. Пару лет назад она прислала мне письмо, в котором благодарила меня за все, что я сделала для Стивена. Это был благородный жест, он помог облегчить некоторые из самых горьких воспоминаний, вернув наши отношения на цивилизованный уровень.

Огромное студенческое общежитие стоит на месте Вест-роуд, 5, где мы когда-то жили в потрясающем доме и отдыхали в его красивом саду. Тем не менее несколько самых значительных деревьев все еще стоят: это результат кампании, которую я развернула в девяностые годы, когда обнаружила, какой опустошительный вред был нанесен саду после нашего отъезда. Я наблюдаю за тем, как по пути в Сиэтл самолет бросает тень на Северную Канаду и выпускает дым над удаляющимися замерзшими пустошами Арктики, и спрашиваю себя, не была ли расчистка нашего сада бульдозером во имя прогресса просто еще одним из симптомов сумасшедшей гонки за эксплуатацией любого доступного ресурса, которая неумолимо ведет к разрушению планеты. Наши жизни были сметены так же, как бульдозер смял дом и сад, однако неотъемлемый дух семьи – воистину результат труда всех моих юных лет – все еще существует и проявляет себя в случаях, когда мы можем собраться все вместе и насладиться обществом друг друга. Сможет ли дух земли восстановиться и вновь проявиться – самый большой вопрос, стоящий перед человечеством, и он очень похож на тот угрожающий вопрос из шестидесятых годов, когда мы со Стивеном только познакомились: обречена ли Земля и все ее формы жизни на уничтожение ядерной войной.

Удивительно, но после второго развода Стивен вновь взял свою жизнь под контроль и, несмотря на приступы болезни, по-прежнему не сходит с мировой арены.

Постскриптум – май 2007 года

С тех пор как я закончила писать заключение, Стивен совершил свой полет в невесомости и вернулся, цел и невредим, послужив поводом для публикации ликующих фотографий в прессе. Улыбка на его лице, когда он парил в свободе невесомости, растрогала бы звезды. Она растрогала и меня до глубины души и заставила задуматься над тем, какой честью было пройти вместе с ним даже небольшой отрезок на его пути в бесконечность.

Последнее слово – август 2014 года

Серия увлекательных научных приключенческих историй для детей, начиная с книги «Джордж и тайны Вселенной», принесла Люси мировое признание. Она неутомимо борется за предоставление подходящих условий для Уильяма, который вырос очаровательным, заботливым и во всем помогающим ей юношей.

Тим сейчас успешно работает руководителем отдела маркетинга и много ездит по связанным с бизнесом делам.

Стивен, известнейший ученый в мире, остается в центре семьи, как и в центре физики. Мы даже собираемся съездить все вместе в отпуск!

Роберт все еще живет в Сиэтле и трудится над облачными сервисами «Майкрософт». У него чудесная и очень веселая семья, всегда развлекающая и радующая нас по приезде в Кембридж в гости.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.

Заключение

Читайте также