1. Вторгаемся в ядро, пропустите!

«Семинары по ядру» посещали аккуратно, но все это были пока обмены мнениями, знакомство с достижениями иностранных лабораторий, иногда и научные мечтания на тему «ежели бы да кабы». Правда, Скобельцын продолжал свои исследования космических лучей, Алиханов начал поиски позитронов в процессах радиоактивного распада, а приезжавшие из Харькова хвалились и создаваемыми могучими ускорителями заряженных частиц, и тем, что им удалось воспроизвести у себя знаменитый опыт Кокрофта и Уолтона по превращению одного ядра лития в два ядра гелия. Четыре харьковчанина — Кирилл Синельников, Александр Лейпунский, Антон Вальтер и Георгий Латышев — сообщили в печати об этом блестящем эксперименте, но каждый понимал, что даже усовершенствованное повторение уже открытого не является открытием. И самое главное — все эти работы совершались независимо от того, существует ли «группа по ядру» или нет ее. Заместитель начальника группы чувствовал это острее всех. Принятая должность побуждала к действиям — Курчатов не терпел званий, за которыми не стояло дел. Он начал собирать высоковольтную установку для расщепления атомных ядер, похожую на харьковскую, но поменьше. И после одного из заседаний семинара неожиданно предложил созвать всесоюзную конференцию по проблемам атомного ядра.

В ответ он услышал смех. Хохотали все присутствующие — Алиханов, Френкель, Иваненко, Бронштейн. Иваненко воскликнул:

— А сколько нас? Пять человек здесь, еще пять в других городах! Даже всех собери — крохотный семинарчик, а не конференция.

Курчатов, однако, настаивал на своем. Всего десять человек, правильно, но это те, кто уже трудится в ядре. А сколько приступивших к исследованиям? А сколько желающих приступить? И разве нельзя пригласить иностранцев, уже прославленных своими открытиями и теориями? Того же Жолио из Парижа, Чадвика и Дирака из Англии, Ферми и Разетти из Рима, Гайзенберга из Германии, Паули из Швейцарии; может быть, — и сам Эрнст Резерфорд и Нильс Бор согласятся приехать. Почему не попытаться?

— Человек пятьдесят приедут, — уверенно предсказал Курчатов. — И докладов пять — восемь заслушаем. А чего еще желать?

Иоффе поддержал Курчатова. У Иоффе была слабость к представительным собраниям, он устраивал уже не один съезд физиков. Ученым нужно встречаться, обмениваться мнениями, без встреч и дискуссий открытий не совершить: хорошо организованная конференция стимулирует дух творчества! Создание атмосферы увлечения физикой Иоффе считал своей обязанностью.

Одно смущало его. Время было трудноватое. В прошлом году в стране случился недород, нормы выдач по карточкам были скудные. А за кордоном нарастала тревога. В Германии к власти пришли нацисты, из этой страны, мирового центра физической науки, бегут ученые. Там совершаются дела, в возможность которых еще вчера никто не поверил бы, — на площадях жгут костры из книг, ораторы на митингах порочат великих ученых, на сценах театров ставятся пьесы, где герои орут, что, слыша слово «культура», они хватаются за пистолет. Из естественных наук наибольшей травле подвергается физика, особенно теория относительности. Время ли приглашать на дружескую конференцию ученых из охваченной нацистским безумием Германии?

Иоффе поехал со своими просьбами и сомнениями в Смольный. Киров, руководитель ленинградских большевиков, всегда охотно помогал науке. Он успокоил академика. Конференцию созывать можно осенью — зреет богатый урожай, продовольственное положение в этом году значительно улучшится: 80—100 гостевых пайков выделим. И что приглашаете иностранцев — хорошо. В Германии мракобесы открыли гонение на прогрессивную науку. Пусть же весь мир на примере ленинградской конференции физиков увидит, как уважают науку в стране строящегося социализма. А с чем выступят наши ученые? Есть ли работы на уровне заграничных? Можно ли похвастаться успехами в физике, как все мы законно гордимся производственными и социальными успехами нашей первой пятилетки?

Иоффе старался ничего не приукрашивать и не умалять. Мы лишь начинаем исследования ядра. Кое-что из работ теоретиков уже привлекло внимание за границей. В экспериментальной же науке пока повторяем западные работы, своего оригинального еще не создано, если не считать космических лучей. Кстати, скоро у нас полетят стратостаты, их задача — изучение тех же космических лучей на больших высотах. Эксперимента, подобного полету наших стратостатов, за рубежом никто не ставил. В целом, однако, наша ядерная наука — вся в будущем. Западные ученые пока впереди нас.

— Короче, догнать и перегнать! — с улыбкой повторил Киров главный лозунг первой пятилетки. — Можете рассчитывать на нашу поддержку.

Иоффе информировал «группу по ядру», что конференция разрешена. Курчатов, председатель оргкомитета, рассылал приглашения в другие города и за рубеж, договаривался о номерах в гостиницах для гостей, получал разнарядки на продукты, готовил талоны в столовую. Иваненко поехал в Москву просить валюту для иностранцев.

Не все приглашенные из-за рубежа согласились приехать. Немцы ответили вежливым отказом — отправляться в Советский Союз при нынешних условиях в Германии было страшновато. Резерфорд и Бор готовились к очередному Сольвеевскому конгрессу в октябре, тоже посвященному проблемам атомного ядра. Чадвик и Паули были заняты неотложными работами. Ферми в Америке читал лекции. Иностранцев все же было немало. Из Парижа приехали Фредерик Жолио и теоретик Френсис Перрен. Из Лондона прибыли Л. Грей и Поль Дирак, предсказавший существование позитрона, — после открытия этой частицы он стал знаменитостью. Из Праги был Бек. Активную школу римских физиков представлял Франко Разетти, автор эксперимента, вызвавшего «азотную катастрофу». Из Цюриха примчался Виктор Вайскопф, недавний оппонент Иваненко. Это были почти все — молодые люди, еще не корифеи, но с именами, уже известными специалистам.

Если иностранцев было все же меньше, чем планировалось, то энтузиазм своих не только удивил, но и обеспокоил. Курчатов уверял, что человек пятьдесят прибудут, и его надежды казались фантастическими. А откликнулось почти 170 человек. Иоффе опять поехал в Смольный, там опять пошли навстречу физикам — увеличили число продовольственных пайков, добавили мест в гостиницах. Правда, жаждавшие ехать на конференцию почти все объявляли себя слушателями, а не докладчиками. Ленинградцы взялись прочитать четыре доклада, два — харьковчане, шесть докладов пообещали гости из-за рубежа. Иоффе с удовлетворением отметил, что половину сообщений все же сделают наши физики — для начала работы в новой области не так уж плохо!

— А вы не будете докладывать? — спросил он у Курчатова. — На семинаре вы выступали активно, собираете установку для бомбардировки атомных ядер. Почему не доложить о том, что сделано?

Курчатов пожал плечами. На семинаре теоретики — Френкель, Бронштейн — выступают еще активней, но ни один не предложил своего доклада. Алиханов тоже воздерживается, а уже мог бы о многом порассказать. Нет, он не будет докладывать. Ему хватит организационных хлопот. Фонды на продукты получены, но ни мясо, ни картошка в столовую пока не завезены. И «Интурист» ужимает с местами в гостиницах, не выделил «линкольнов» для иностранцев. Не сажать же их в трамваи, где люди по утрам гроздьями висят на подножках, хватаясь один за другого, чтобы не сорваться!

Ядерная конференция открылась 24 сентября 1933 года. Погода в осенние дни установилась как по заказу.

Весна в этот год шла неровная — с запада налетали ошалелые ветры, вода в Финском заливе поднималась по-осеннему высоко, лили обложные дожди. И лето не принесло перемены На юге, сообщали газеты, после мокрого мая антициклоны принесли жару, кое-где даже потянули суховеи. А в Ленинграде все так же хмурилось небо, все так же лило; Нева, помрачневшая, вся в мелкой ряби, неспокойно ворочалась в гранитных берегах; в парках тополя и липы трепетали влажной листвой. И люди, поднимая воротники плащей — все лето с ними не расставались, — отворачивались от бившей в лицо мокрой взвеси.

Сентябрь принес солнце и тепло. Город преобразился. Величественно-нарядные, яркие дворцы на набережной отражались в светлой воде. Все лето вспучивавшиеся деревянные торцы на Невском усыхали, оседали, между ними появлялись трещины; поговаривали, что торцы скоро уберут, вместо них мостовые — по-современному — зальют асфальтом. И хоть настоящих белых ночей лето, не расстававшееся с тучами, так и не знало, пышные закаты запоздало напоминали о них — на улицу Красных Зорь шли любоваться вечерней розовой зарей. Плащи сбрасывались, распахивались пиджаки, на пляже у бастионов Петропавловки густо наваливало купающихся — в июле и августе они не очень-то жаловали холодный песок.

Иностранных гостей повезли в «Асторию» и «Европейскую». Фредерик Жолио и Френсис Перрен попросили покатать их по городу — хотели немедленно убедиться, правильно ли то, что пишут о советских городах в иных газетах: будто они вовсе лишены электричества, улицы не подметаются, возле продовольственных магазинов километровые очереди одетых в лохмотья, истощенных людей, у стен лежат умирающие от голода, смеха и песен нигде не услыхать. Жолио восхищался и возмущенно качал головой. Его покорил величественный город. Он воскликнул, что после Парижа Ленинград, вероятно, самый красивый в мире. А возмущали сведения, какими кормили читателей бульварные издания. Электричество в Ленинграде и вправду не транжирили, даже на центральных улицах не сверкали многоцветные рекламы, зато везде было чисто, очереди перед магазинами не стояли. В одежде преобладали темные тона, без западной пестроты, но люди были как люди — улыбались, громко разговаривали. Какая-то компания у «Европейской», парни и девушки — здесь уже надо было ждать очереди в ресторан, — коротая время, громко пели. В ресторане джаз Скоморовского, играл модные фокстроты и уже вышедшие из моды танго — между столиков танцевали.

— Если бы вы знали, что говорят на Западе о вашей жизни! — воскликнул Жолио с негодованием.

— Трудности имеются, — ответил Иоффе. — Мы много средств вложили в промышленное строительство, к тому же в прошлом году был недород. Не хватает ресурсов на все задуманное.

— Временные трудности роста, так? — улыбаясь, сказал Жолио.

На Западе было известно, что формула о временных трудностях роста имеет широкое хождение среди советских людей.

Открытие конференции назначили на воскресенье. Организаторы знали, что многие захотят в выходной побывать на первом заседании. Никто лишь не подозревал, что этих «многих» будет так много. Перед зданием Президиума Академии наук на Васильевском острове собралась шумная толпа: желающих проникнуть в конференц-зал было раза в два больше, чем мест в зале. Счастливцы с пригласительными билетами с усилием протискивались вперед. Веселые голоса кричали: «Вторгаемся в ядро, пропустите!» Сзади нажимали, передние теснили сторожей, в какой-то момент поток безбилетных хлынул в зал. Порядок восстановили быстро, добрая сотня так и осталась на улице, но в зале нечего было и думать о чинном рассаживании. Вдоль стен плотными шпалерами выстроились те, кому не хватило стульев.

Все шло по твердому заседательскому ритуалу. Иностранные гости, академики, руководители крупных лабораторий и теоретических отделов заняли места в президиуме, Иоффе открыл конференцию, сам президент Академии наук Карпинский слабым, старческим голосом произнес вступительное приветствие. А затем началась деловая часть — доклады Жолио и Скобельцына в первый день, прения и другие доклады в последующие дни.

Конференция продолжалась неделю. Заседания переносились из конференц-зала Академии наук в рабочие залы Физтеха. Завершилась конференция торжественным вечером в новооткрытом Выборгском доме культуры. И все эти дни, как праздничные, так и рабочие, организаторы хлопотали и о дополнительных стульях, втискиваемых в отнюдь не резиновые залы, и о дополнительных обедах сверх строгого лимита отпущенных пайков. К тому, что первоначальные прикидки регламента конференции нереальны, привыкли быстро, — это была приятная ошибка!

Жолио сделал два доклада — о том, как открыли нейтроны и в каких ядерных реакциях их проще всего получить, и о том, какое воистину удивительное явление они с женой недавно обнаружили: одновременное испускание нейтронов и позитронов. Он описывал эксперименты, приводил расчеты энергий реакций, все сходилось: и позитроны, и нейтроны в опыте наблюдались, вполне резонно было соединить их в рамках одного процесса. Жолио признавал, что, наблюдая нейтроны раньше Чадвика, не догадался, что это частицы, а не электромагнитное излучение. Кое-кто обвинял его и Ирен в фантазировании, когда они заговорили о превращении гамма-лучей в частицы. Но он по-прежнему настаивает на тесной связи электромагнитных лучей и элементарных частиц. Он так и назвал с вызовом свой второй доклад: «Возникновение позитронов при материализации фотонов и превращениях ядер». Новая элементарная частица, позитрон, открытая в прошлом году в космических лучах, найдена, таким образом, в лаборатории.

— Твоя тема, Абуша, — заметил Курчатов Алиханову, — позитроны в земных, а не космических реакциях.

Алиханов молча пожал плечами.

Мастерство парижских экспериментаторов отмечали все, но были и трудности в их истолковании, об этом тоже говорили. Доклад Иваненко и доклад Перрена как бы столкнулись: один развивал протонно-нейтронную теорию ядра, другой, еще не отойдя от прежних концепций, высказывал осторожные сомнения. Физики дружно поддержали Иваненко: после статей Гайзенберга нейтронно-протонная модель представлялась единственно верной.

Даже Вайскопф, год назад так горячо споривший с Иваненко, поздравил его с успехом.

— Я теперь убежденный сторонник вашей модели, — сказал он, и его запоздавшее на год признание порадовало Иваненко больше, чем хвалебные оценки других физиков.

Скобельцын информировал об открытых им потоках частиц, выходящих на фотографиях как бы из одной точки, — их впоследствии назвали ливнями космических лучей. Сергей Вернов сообщил о своих экспериментах и расчетах, связанных с этими лучами. Александр Вериго рассказал, как изучал космические лучи на вершине Эльбруса, в подводной лодке под многометровой толщей воды и в стволе орудия главного калибра линкора, куда он залезал со своей аппаратурой, экранированной от внешней среды стальными плитами брони и стенками орудия. На заседаниях, посвященных космическим лучам, собиралось больше всего слушателей: здесь ощущалась не только наука, но и своеобразная космическая экзотика.

А заключительное заседание захватили харьковчане. Кирилл Синельников рассказывал о больших ускорителях, сооружаемых в Харькове. Александр Лейпунский доложил о методах расщепления ядер. Он снова вернулся к нейтронам, с обсуждения которых началась конференция. Нейтроны — самое удобное оружие для изучения ядер. Они не взаимодействуют с атомными электронами, их не отталкивает положительный заряд протонов, они способны легко проникнуть в любое ядро. В опытах Жолио ядра бомбардировались альфа-частицами. Нейтроны — снаряды куда эффективней.

Однако химические источники нейтронов слабы. Даже самый сильный — все то же боте-беккеровское излучение, смесь бериллия с радием или радоном, — дает очень малый поток частиц. И только одна из ста тысяч альфа частиц, бомбардирующих бериллий, выбивает нейтрон, и только один нейтрон из ста тысяч попадает в ядро. Нейтрон, конечно, легко проникает в ядро, но ведь надо предварительно угодить в него. На десять миллиардов выстрелов один попадающий в цель — результат удручающий! Нет, будущее не в химических источниках нейтронов, а в создании искусственных ускорителей. При их помощи можно получить мощнейшие пучки альфа-частиц, а они уже выбьют из бериллия миллиарды миллиардов частиц!

При таком обилии снарядов уже не имеет значения, что только один из ста тысяч ударяет в цель.

— Такая установка смонтирована в Харькове, мы скоро получим на ней нейтроны, — пообещал Лейпунский:

Жолио поделился с Иоффе впечатлением от доклада Лейпунского:

— Судя по всему, в Харькове ядерным исследованиям придается большой размах. Сам я мечтаю о циклотроне типа лоуренсовского. Но на циклотрон нужны большие деньги, их в Париже пока не достать.

После одного заседания Курчатов предложил друзьям погулять по городу. Они шли вчетвером — Вальтер, Синельников, Лейпунский и Курчатов, — трое ленинградцев, променявших северную столицу на южный город, и южанин, прочно осевший на севере. Весельчак и озорник Вальтер острил: шел бы разговор не на улице, он бы наверняка выкинул что-нибудь вроде его прежних физтеховских забавных проделок, от которых друзья помирали со смеху. Лейпунский спросил:

— Игорь, ты председательствуешь на заседаниях, созыв конференции — твоя инициатива, а сам ни разу не выступал в прениях. В зале твое участие сводится к одному: «Слово предоставляется такому-то» или: «Ваше время кончается». Почему такая скромность? Тебя называют Генералом. Что-то на генеральское твое поведение не похоже!

Курчатов помедлил с ответом. Такое же недоумение: высказывал и Иоффе — очевидно, странное поведение Курчатова бросается в глаза. Отговариваться организационными делами он больше не хотел. Помрачнев, он ответил с досадой:

— С чем выступать? Вона какие люди! Творцы теорий, авторы замечательных открытий. А что я сделал в ядре? Рассказывать Жолио и Разетти, как излагал на семинаре их работы? Или знакомить Дирака с его же теорией позитрона? Мне о ядре пока только слушать, я здесь не мастер, а подмастерье. Вы трое — иное дело. У вас такие проекты — завидки берут!

Синельников вспомнил, что Курчатов и он собирались поставить совместные исследования. Где их проводить — здесь или в Харькове? Его мнение — в Харькове. Там и ассигнования щедрей, и аппаратура современней.

Он одного не добавил, это подразумевалось: в Харькове был он, Кирилл Синельников. У Иоффе имелось несколько любимцев, он прочил каждому большие успехи. Кирилл шел, вероятно, первым в этом списке. Он стажировался у Резерфорда, вернулся из Кембриджа с обширным планом работ, умением ставить сложные эксперименты и женой-англичанкой, веселой и добродушной Эдди. Уже то, как он попал к Резерфорду, могло стать темой забавной новеллки. Резерфорд принимал в сотрудники лишь тех, кого видел сам. Кирилл поехать в Англию для знакомства не мог, он выслал Резерфорду свою фотографию. Великого физика восхитил изображенный на фото парень, сильно смахивающий не то на ленинградского хулигана с Лиговки, не то на одесского босяка с Молдаванки — худое энергичное лицо, лихо скособоченная кепчонка, папироска в углу рта, насмешливая улыбка… Приглашение в Кембридж было выслано незамедлительно.

Курчатов ответил шурину (Кирилл был брат Марины Дмитриевны, жены Курчатова):

— Эксперименты наши надо бы поставить и в Ленинграде и в Харькове.

Он обратился к Вальтеру. Пусть Антон расскажет подробней о монтаже оборудования. Он, Курчатов, участвовал в проектировании высоковольтных установок УФТИ, надо бы его держать в курсе их строительства! Вальтер о физике разговаривал только серьезно. Шуточки кончались там, где начиналась наука. Они шагали вчетвером по улицам, озаренным сиянием поздней зари, Вальтер читал товарищам лекцию, и такую увлекательную, что никто не прерывал, пока он не кончил.