7. Тоска по трудным барьерам

Курчатов с охотой взял Флерова. Юра немедленно оповестил друзей об удаче. Витя предложил отпраздновать успех коллективным походом в кино и ресторан. Сгоряча идея показалась заманчивой, но рухнула при первой же попытке осуществления: на ресторан не хватало средств.

— Отложим праздник до зарплаты, Юра, — предложил Давиденко огорченному приятелю. — А тебя на новом месте я навещу, посмотрю, как ты там распространяешься.

Флеров не столько распространялся, сколько бегал. Он явился в лабораторию, когда принесли свежий источник нейтронов — очередную ампулку с радоном и бериллием. Флеров азартно включился в спринтерский бег с облученной мишенью в руках. Стажер с таким пылом мчался по институтскому коридору, что от него шарахались. Но источник через несколько дней выдохся, наступила передышка в несколько дней, пока накопится радон. Курчатову захотелось посмотреть, как новый сотрудник работает руками.

— У нас каждый несложные приборы мастерит сам. Попробуйте-ка изготовить самодельную камеру Вильсона. Материал — жесть. Действуйте!

Работать с жестью было трудней, чем бегать. Тут не взять ни усердием, ни силой. Давиденко позавидовал другу. Флеров до института работал чернорабочим, электромонтером, потом пирометристом на «Красном путиловце», Давиденко — токарем и жестянщиком.

— Мне бы твою работу, Юра, — сказал Давиденко. — Ты ведь на заводе таскал провода, носился с оптическим пирометром на груди — жестяной подгонки не осилишь! Это дело тонкое. Пальцы нужны, как у пианиста.

Давиденко тоже стажировался в Физтехе, но в другой лаборатории — исследовал электрические эффекты Холла в магнитных полях. И хоть своего дела хватало по горло, он, выискивая свободный часок, заскакивал к приятелю — помочь советом или самому взять в руки деревянный молоток, если друг позволял: Юра старался все делать сам.

— Откуда и кто? — поинтересовался Курчатов, застав вечером приятелей за подгонкой жестяных деталей. Он с удовольствием смотрел на румяного, широкоплечего, мощногрудого парня — от него так и веяло несокрушимым здоровьем. — Ну-ка, заполним устную анкету. Люблю знать, кто посещает мою лабораторию.

Анкета у Давиденко была простая: родился на Волге, пятнадцати лет поступил в Ленинграде на рабфак, кончает Политехнический, долго бедовал с квартирой — одну сессию сдавал, ночуя на вокзалах, каждую ночь на другом, чтобы милиционеры не запомнили в лицо, сейчас в общежитии. Пришел посмотреть, как друг справляется.

— Подбирайте дипломную тему, Юра, — предложил Курчатов, когда стажер испытал законченную камеру. — На чем вы хотите сосредоточиться?

Флеров хотел сосредоточиться на нейтронах. Он не мыслил научной работы вне этой главной ядерной темы.

— Хорошо, пусть нейтроны. Тема необъятная. Что возьмем из нее? Может быть, резонансное поглощение?

О том, что нейтроны в некоторых границах скоростей поглощаются ядрами особенно сильно, Флеров знал. Курчатов рассказал о поглощении медленных нейтронов при низких температурах. Он сделал эту работу в УФТИ совместно с харьковчанами. Еще детальней исследовал те же явления Тимошук. Но многое осталось неясным. Как ведут себя нейтроны, скажем, при температуре кипящей воды? Не хотелось бы стажеру взяться за решение этой задачи?

— Хочу! — сказал Флеров. — Я сегодня же подработаю схему.

Вскоре он принес набросок опыта. Замедлителем нейтронов служило масло. Оно имело и то преимущество, что его можно было нагреть выше температуры кипения воды. А подогрев масла осуществлялся обычными нагревательными элементами от электрических чайников.

Курчатов, похвалив остроумное оформление эксперимента, задумался.

— Вы хорошо бегаете, Георгий Николаевич. Это не годится, — сказал он вдруг и пояснил, что бег с облученной мишенью в руках отнюдь не способствует точности эксперимента: активность многих элементов ослабевает в два-три раза именно в те секунды, какие тратятся на бег до счетчика. — Мы так работали три года. Пора от этого отказаться. Надо ставить счетчик рядом с источником. Вальтер Боте сконструировал прибор, не реагирующий на фон. Попытайтесь изготовить такой же.

Фон в лаборатории и вправду был неважный. Иногда разбивались стеклянные ампулки с радоном, это не способствовало чистоте воздуха. Флеров прочел заметку Боте об усовершенствовании счетчика. Боте применял карбид бора: порошок карбида растирали с шеллаком в пасту, ею обмазывали поверхность счетчика, как бы создавая броню от разных фоновых излучений. Но карбид бора мало уступал по твердости алмазу. Флеров быстро в этом убедился, пытаясь растереть его в порошок в агатовой ступке. Курчатов посоветовал покрывать счетчик вместо бора пластинками лития. И тут возникло неудобство: литий можно было хранить лишь в керосине, на воздухе он самовозгорался. Стажер быстро «превратил недостаток в добродетель». Он надумал сжигать литий и как бы коптить счетчик в литиевом дыму: окислы лития оседали на стенках равномерным слоем. Правда, от дыма чихалось, но то уже были неизбежные издержки эксперимента. Хуже было, когда во время опыта нагревалось масло. Пары масла ели глаза, запах его распространялся по всему этажу — соседи ворчали…

— Действуйте! — сказал Курчатов, убедившись, что с бегом по коридору покончено.

Флеров пошел в Радиевый институт за источником нейтронов.

Здесь, в сейфе, в сосуде, где в растворе хранился грамм радия, накопилось достаточно газообразного радона, чтобы наполнить им несколько ампулок. Пока ртутные насосы перекачивали радон, Флеров разговорился с сотрудниками физического отдела Исаем Гуревичем и Константином Петржаком. Гуревич изучал замедление нейтронов, его исследованиями тоже руководил Курчатов. Стажер высказал возникшие тут же идеи касательно замедления нейтронов. Идеи были единственным, на нехватку чего он не мог пожаловаться. Зато когда Гуревич, заметив, как импульсивно срывается с места дипломант, высказал опасение, что у него все горит в руках, а для стекла это плохо, Флеров смущенно признался:

— Не столько горит, сколько ломается. Но источник нейтронов я не сломаю, скорее сам разобьюсь.

А Петржак припомнил, как руководил его дипломной работой тот же Курчатов. Петржак конструировал прибор Винн-Вильямса. Дело было нелегкое, а Курчатов все умножал задания и требовал немедленного отчета в их выполнении. Как-то в полночь он поставил новое задание и велел:

«Кончив, зайди продемонстрировать результат».

«Да я раньше трех часов не управлюсь!» — огрызнулся Петржак.

«Отлично! Вот в три и приходи».

Петржак выполнил задание чуть позже и отправился будить руководителя. Курчатов посмотрел на часы, проверил выполнение и похвалил:

«Молодец, уложился в срок. Иди отдыхай. Утром продолжим работу».

— А на дворе светало, — с усмешкой вспоминал Петржак. — Я, естественно, возвратился в лабораторию. Вот так он руководит. Себя не пожалеет, но и тебе пощады не даст, пока не получишь результата.

Петржак о «результате» мог говорить с удовлетворением. Его аппарат помог исследовать распад тория, а это было важно для определения возраста Земли. Сам Хлопин докладывал на международном конгрессе геологов о константах распада тория, установленных с помощью аппаратуры Петржака. Физик получил за дипломную работу всесоюзную премию. Сейчас он изучал радиоактивные изотопы самария. Работа была как работа — можно ограничиться служебными часами. Да и руководил ею не Курчатов. Никто не требовал ни бессонных ночей, ни докладов перед рассветом. Петржак грустно покачал головой, сообщая, что все теперь идет нормально.

Дипломная работа Флерова «Резонансное поглощение нейтронов кадмием и ртутью» удалась на славу. Факты были найдены впечатляющие: кадмий просто пожирал нейтроны, из ста частиц лишь одна проскальзывала сквозь кадмиевую пластинку. «Бездонная яма, а не фильтр!» — сказал кто-то удивленно. Удивление было равнозначно уважению. Флеров вынимал из кармана, с наслаждением перечитывал диплом. Плотная книжица устанавливала, что армия физиков увеличивалась еще на одного квалифицированного специалиста.;

— Теперь куда? — деловито поинтересовался Давиденко. — Смотри не прогадай с местом работы.

— Куда пошлют! — беззаботно ответил приятель. — Физика везде одна.

Втайне он надеялся, что оставят в Физтехе. Давиденко уже работал там по полупроводникам с Анной Васильевной, женой Иоффе. Почти весь выпуск курса остался в Ленинграде: Коля Федоренко пошел к Арцимовичу, Сережа Никитин — к Алиханову, Толя Регель — к Иоффе.

На другой день, обескураженный, Флеров вертел в, руках направление в Харьков. Поразмыслив, он успокоился. Всем известно, что в УФТИ складывается мощный центр физической науки. Там ядерщики в почете. И там он получит квартиру, приличную зарплату!

В Харькове заместитель директора УФТИ — им недавно стал Латышев — пообещал новому сотруднику интереснейшую работу, но предупредил, что о квартире пока и не мечтать, квартир сотрудники ждут по три года. Койку в общежитии обеспечат, это в границах возможного.

— Поговорите с Тимошуком и Голобородько. Они занимаются нейтронами. А потянет на высоковольтные установки, милости просим, Вальтеру и Синельникову люди нужны. Завтра возвращается Александр Ильич Лейпунский. Потолкуйте с ним.

Флеров вошел в большую комнату. Вдоль стен стояли деревянные стойки, на них собирали и налаживали приборы. Ни беготни, ни шумных разговоров, ни песен за работой, ни споров, к которым он привык в Ленинграде. Работали старательно, без спешки. По комнате ходил человек в белых, но сильно запачканных брюках. Он подал Флерову руку:

— Голобородько. Тимофей Архипович. Ты из Ленинграда? Нейтроны, говоришь? Мне подойдет. Поработаем вместе. Но не неволю. С Митей Тимошуком поговори, у него работенка еще интересней. — Он уловил удивленный взгляд Флерова, брошенный на его брюки, и вдруг рассердился: — Чего засматриваешься? Думаешь, у тебя чище? Темные, не видно, что налипло, а еще погрязней моих. Работа не кабинетная! Вы по скольку одежду таскаете? — язвительно поинтересовался он, переходя на «вы». — По году, по два, так? А я в мае надеваю, шестого ноября выбрасываю. Твердый полугодовой цикл. Скоро подойдет дата, буду в новеньком щеголять — загляденье!

Он рассмеялся, дружески похлопал по плечу и удалился.

Флеров бродил по институту. У электростатических генераторов он задержался. Малый, на полмиллиона вольт, впечатления не производил. Большой ошеломлял. На трех изолирующих колоннах высотой в десять и толщиной почти в два метра каждая покоился десятиметрового диаметра металлический шар. Флеров, восхищенный, обошел гигантское сооружение, заглянул в помещение, где экспериментировали с ускоренными на Большом Ван-Граафе электронами. Ускоритель в этот день «отдыхал», в помещении мирно беседовали физики. Двоих Флеров сразу узнал, это были известные люди — Кирилл Синельников и Антон Вальтер. Флеров недавно читал книгу Вальтера об атомном ядре, надо было поговорить о возникших при чтении вопросах. Но он не осмелился нарушить беседу двух ученых. О веселости и проказах Вальтера в Ленинграде ходили легенды, но сейчас, возможно, что-то не ладилось с работой — профессор выглядел хмурым.

К Флерову подошел один из сотрудников. Он с уважением сказал, что фраза «ученик Курчатова» будет в Харькове для Флерова отличной визитной карточкой, у Курчатова не может быть плохих учеников.

— Нравится? — спросил он, показывая на ускоритель.

— Даже очень!

— Получили на нем три миллиона вольт, постараемся довести до пяти. Недавно к нам приезжал сам Ван-Грааф, очень хвалил харьковский ускоритель — все же это его детище сегодня самое крупное в мире. И долго останется им. Вряд ли кто будет строить махины крупнее. Конструкция сложная, усовершенствованию почти не поддается.

То, что большому генератору предстоит надолго остаться самым крупным в мире, немного охладило восхищение Флерова. Три миллиона вольт неплохо, но скоро этого будет недостаточно. Поработать на ускорителе интересно, посвящать ему свою научную будущность — не увлекало.

Вечером Флеров установил, что общежитие, куда его направили, принадлежит пожарному отряду. Пожарники, все как на подбор ребята крепкие, молодые, так лихо носились по коридорам, так яростно тренькали на балалайках, так самозабвенно пели, что Флеров, засевший было за научный журнал, не осилил и страницы. В трехместной комнате сидели на кроватях человек шесть и хоть не пели, зато, дружно хохоча, рассказывали забавные истории из «пожарной жизни». Одного преподаватель прогнал с экзамена: «Вытверди раздвижную лестницу, погрызи крюки и топорики — и пожар тебе обеспечен!» Все подшучивали над незадачливым товарищем: «На лестнице провалился, о крюк споткнулся, и где? Не на пожаре, у доски!»

Флеров бросил журнал и вышел погулять по ночному Харькову.

Он шел по темным и освещенным улицам, бродил по берегу Лопани — скорей ручейка, чем реки. Как уступала эта узенькая полоска воды любому протоку, соединяющему широкие рукава Невы! Ночь была тепла, в парке звучала музыка, по аллеям ходили с гитарами в руках, девушки пели, парни подхватывали, на каждой полянке плясали — южный город жил музыкой и весельем.

Флерова охватывало недоумение, почти тревога. И шум на улицах и в парках, и отовсюду доносящаяся музыка были скорей приятны, чем тягостны, он и сам когда-нибудь пустится плясать на полянках, когда подберет товарищей, но работать здесь трудней, чем в Ленинграде. В общежитии с пожарниками не сосредоточишься на науке. И что-то ему не нравилось в институте. Здесь вроде бы отсутствовал дух увлечения физикой. Ходят на службу, сказал он себе. Солидное, в общем, учреждение, но не храм науки. Это до того противоречило тому, что он слышал об УФТИ, что он себя одернул. Не надо поспешных выводов. Сначала поговори с Лейпунским.

— Дипломник Игоря Васильевича? — одобрительно сказал на другой день Лейпунский. — И нейтроны, так? Советую идти к Тимошуку, у него самые интересные нейтронные темы.

Флеров пошел к Тимошуку. Тимошук спросил, чем занимался Флеров, равнодушно сказал, что эти работы можно и здесь возобновить. Флеров поинтересовался, будет ли помощь. Помощь Тимошук пообещал, но предупредил, что размах в Харькове не ленинградский. Флеров не выдержал:

У харьковского Физтеха слава передового института. К вам стремятся даже из-за рубежа. Почему вы так странно говорите?

Тимошук рассеянно глядел мимо Флерова. Он немного косил и от этого казалось, что он смотрит куда-то в сторону.

— Не странно, а объективно. Наш институт уже не тот, каким еще недавно был. И, во всяком случае, не тот, каким хотел быть.

И, понемногу разговорившись, он объяснил, что Харьков уже не столица, столицу перевели в Киев. Харьков, внезапно превратившийся в областной центр, больше не претендует на особое положение в республике, это не могло не сказаться на УФТИ. К тому же институт покинули крупные ученые — Ландау, Обреимов… Работа стала спокойной, темы — мельче.

Флеров начал трудиться без азарта. Ночи в гремящем, хохочущем общежитии — иногда там происходили и учебные тревоги, тут уж и мертвый мог в испуге вскочить — не приносили отдыха. Флеров вскоре поймал себя на том, что по утрам размеренно шагает на казенную службу, а не бежит нетерпеливо на свидание с экспериментом, как раньше. И в обеденный перерыв он уже не заскакивал на пяток минут в буфет, чтобы перехватить что-нибудь и мчаться обратно в лабораторию, а чинно высиживал весь отведенный на еду час. Он ужаснулся: он превращался из энтузиаста в службиста.

Он написал отчаянное письмо в Ленинград — просился обратно. Ему была нужна не просто наука, ее и здесь хватало, а прежний дух научного горения. Он хотел, чтобы после работы до трех часов ночи ему с одобрением говорили: «Молодец, иди отдыхай до утра!» Он просился в трудности, не на легкую жизнь. Он хотел возвратиться к Курчатову.

Через несколько дней Флерова вызвал Лейпунский.

— Мне сегодня позвонил Курчатов и попросил: «Саша, отпусти моего дипломанта». Я вас отпускаю, Флеров.

В тот же вечер Флеров умчался в Ленинград.