6. «Изделие» испытывается

Литерный поезд временами задерживался на малых станциях. Молодые физики выбегали размять ноги, со смехом бросали и ловили мяч. Завенягин, увидев в окно их азартный волейбол, попенял: на такое историческое испытание едем, до спортивных ли теперь рекордов? Волейбола больше не было, свободное время стали отдавать шахматам. Флеров уселся за столик сражаться с генерал-полковником в темных очках. Кто-то, улучив минутку, шепнул физику, что ему бы лучше проиграть — генерал не любит оставаться побитым. Физик хладнокровно ответил, что и он не любит проигрышей, и с наслаждением выиграл.

У Курчатова был свой вагон, неизменное его жилье во время разъездов; одно купе побольше — для него, купе поменьше — для двух секретарей: Георгия Васильевича Андреева и Дмитрия Семеновича Переверзева. В вагоне были и салон, и душ, и ванна, и кухонька. В салоне он работал, беседовал с помощниками. Вечные сквозняки донимали секретарей: Переверзев жаловался, что схватил радикулит, никак не разделается с хворью, второй секретарь — его Курчатов за солидность прозвал «Бароном» — помалкивал: что толку жаловаться на недомогания, Борода все равно отдыху не даст. Они едва справлялись, все часы у их шефа были рабочие, — поспать можно было только в очередь, вдвоем никогда не выходило.

Но в эту поездку он не перетруждал ни их, ни себя чрезмерной работой. Все основное было сделано, теперь предстояло узнать, дадут ли желаемый результат годы их вдохновенного, их безмерного, их неистового труда. Курчатов днем часами стоял у окна, хмуро рассматривая пустынные места, куда углублялся поезд. В это время к нему старались не пускать, если сам он не вызвал: «Нельзя, Борода думает, серьезный — жуть!» Так и не прорвавшиеся посетители удивлялись: «Неужто не улыбается? Что-нибудь случилось?» А если кто-нибудь все же проникал, Курчатов оборачивался от окна такой веселый, сиял такой бодрой улыбкой, что от сердца отлегало: «Нормально, порядок!». Все шло нормально, во всем был порядок, но в минуты искусственно созданного одиночества одолевали тревожные мысли. Недавно главный конструктор докладывал, что взрыв может произойти и раньше тесного сближения реагирующих кусков плутония: получится тогда хлопок — выделение энергии что-нибудь на двести — триста тонн тротила, а не на те десятки тысяч тонн тротилового эквивалента, на какие рассчитывалась бомба. Курчатов внес свои пояснения. Да, правильно, от неудачи теоретически полностью не застраховаться, но все, абсолютно все, что требуется для успеха, выполнено — практически гарантия удачи обеспечена. Его доводы успокоили взволнованных людей. Но про себя он знал: все может быть, лишь испытание установит, есть ли удача.

И, стоя перед стеклом, в котором проплывал пейзаж сожженной летним солнцем степи, он в сотый, в тысячный раз допрашивал себя, все ли сделано, не надо ли еще чего-нибудь доделать, какой-нибудь пустячок, нечто почти ускользающее — невидный камешек на дороге, о который может запнуться нога! И в сотый, в тысячный раз отвечал себе: да, все сделано, полный порядок!

С конечной станции пассажиры литерного поезда поехали в выстроенный в степи поселок, а оттуда, лишь немного отдохнув, — на полигон, расположенный в полусотне километров от гостиницы. Уже издали стала видна металлическая башня высотой метров в сорок — в кабине на ее вершине надо было смонтировать и взорвать «изделие». Строитель полигона генерал Комаровский — он еще до войны прославился строительством канала Волга-Москва — доложил своему начальнику Завенягину, что полигон к испытанию подготовлен и сдан физикам, специалистам по взрывам. Курчатов поднялся на лифте в башню — с нее открывался великолепный вид на порыжевшую степь, — осмотрел каждое строение, каждый предмет на площадке. Вокруг башни строители разместили деревянные одноэтажные и каменные пятиэтажные дома, инженерные сооружения, поставили паровозы, танки, артиллерийские орудия, вагоны, цистерны — все эти предметы должны были принять на себя взрывную волну. В открытых клетках, в закрытых помещениях находились подопытные животные — на них испытывали силу радиации и защиту от нее.

В шести километрах от башни строители возвели земляной вал, за валом поставили бетонную ограду, за бетонной и земляной защитой, на три четверти в земле, приткнулся командный пункт. Это был длинноватый каменный домик на три комнаты с тамбурами и окнами, обращенными в обратную от взрыва сторону, — на окнах были ставни, висели шторы. В одной из комнат смонтировали дистанционное устройство, взрывающее бомбу, и самописцы от датчиков, измеряющих параметры взрыва — давление ударной волны, проникающую радиацию, температуру, силу звука и света. В других комнатах физики и взрывники налаживали свои приборы, собирали материалы, тут же, если не было времени возвращаться в гостиницу, и спали. Впереди землянки, в специально открытой траншее, оборудовали наблюдательный пункт, в нем разместился физик с темными светофильтрами.

Часть материалов для монтажа бомбы уже прибыла, остальное прибывало. Физики занимались своим делом: теоретики в последний раз уточняли расчеты, экспериментаторы налаживали узлы общей схемы, за которые непосредственно отвечали. Курчатов, чтобы не стоять над душой у работников, прогуливался по степи, осматривая издали башню и строения, проверял, правильно ли поставлены, не повреждены ли датчики.

— Давай, Митяй, поглядим, как там дальние приборы, — сказал Переверзеву однажды утром Курчатов.

«Победа» неторопливо переваливала с пригорка на пригорочек. На все стороны, куда хватал глаз, простиралась степь, лишь немного прикрытая травой. По степи мчались перекати-поле. Курчатов впервые видел их, он вытягивал шею, следил за крупными, быстро катящимися шарами — иные достигали метра в диаметре. В траве поминутно вспархивали куропатки, испуганно убегали дрофы, похожие на крупных индюков, распушивали хвосты фазаны. Уже начинался отлет гусей, в утреннем небе они летели сотнями. У небольшого озерка Курчатов велел остановиться. Здесь стояли приборы, регистрирующие колебания и толчки почвы. Курчатов попросил Переверзева выстрелить из ружья. Переверзев бабахнул из двух стволов — стрелки быстро отклонились, медленно пошли назад. Курчатов взял перезаряженное ружье, сам выстрелил и радостно засмеялся. Переверзеву показалось, что он радуется не тому, что приборы хорошо работают, а тому, что держит в руках двустволку и стреляет — возможно, впервые в жизни. Курчатов повалился на траву и блаженно вздохнул:

— Отдохнем, Митяй, солнце начинает припекать.

Солнце припекало только в закрытых местах, в степи дул холодный ветер, он все усиливался. Переверзев, сидя рядом с Курчатовым — тот закрыл глаза, закинул руки за голову, как любил делать, когда лежал на воде, — с завистью посматривал на озеро: там было полно уток. Не выдержав, Переверзев взял ружье и по-пластунски пополз к камышам, прикрывавшим мелководье. Из-за камышей было плохо видно, но, осторожно раздвинув их, Переверзев ухитрился свалить двух уток — одна за другой они уткнулись головой в воду. Курчатов, приподнявшись, с интересом смотрел, что он делает. Переверзев разделся и вошел в воду. Она оказалась такой холодной, что сердце сжало как рукой. Кое-как доплыв назад с добычей, Переверзев проворно натянул на мокрое тело одежду и побежал к машине греться. Курчатов сел на свое место и посочувствовал:

— Трясешься, как цуцик. Давай погоним лошадку домой побыстрей!

В этот вечер Курчатову и подсевшим к нему подали дичь. Курчатов никогда много не ел, но вкусно поесть любил — он так громко похваливал ужин, что всегда веселый генерал Духов, упрекнул Переверзева:

— Скупой ты, Дмитрий! Такой живностью раздобылся, а на угощение не позвал.

— Да ведь всего две утки были, товарищ генерал! — оправдывался смущенный Переверзев.

В разгар работы на полигоне приехал Первухин, пожил с неделю и, убедившись, что все к испытанию готово, возвратился в Москву докладывать об этом правительственному комитету.

Во второй половине августа 1949 года на полигон прибыли члены правительства. Только Ванников, больной, не сумел приехать. Физики завершали последние приготовления. Щелкин с сотрудниками налаживал устройство, сжимающее в один надкритический объем подкритические куски плутония. Флеров в сотый раз проверял счетчик фоновых нейтронов. Давиденко возился с запалом, впрыскивающим нейтроны в сжатую надкритическую массу плутония.

На рассвете 29 августа все было готово к испытанию. Курчатов занял свое место у пульта. Физики, члены правительства, генералы тесно сгрудились вокруг — не мешать, но и видеть его движения. Утро шло ветреное, начиналась буря, было тревожно: не раскачивается ли башня, не произойдет ли авария от колебаний. Курчатов улыбался, прислушиваясь к ветру. Буря была не опасна, монтаж произвели так надежно, что колебания башни не могли ничего повредить. Теоретики сосредоточенно поглядывали в свои блокнотики, словно какое-то вычисление могло что-то изменить. Конструкторы — кто побледнев, кто раскрасневшись — ждали решающей минуты-. Члены правительства и генералы шепотом переговаривались. Флеров встревоженно следил за счетчиком импульсов. Нормально нейтронный фон от запала давал 2–3 импульса в 15 секунд. Но спонтанное деление плутония, много большее, чем у урана, осложняло картину. Неожиданно фон стал увеличиваться. За несколько минут до назначенного срока он составлял уже 5–7 щелчков. Такое увеличение импульсов грозило преждевременным — до сжатия кусков — взрывом. Флеров повернул к Курчатову побледневшее лицо, сделал тревожный жест. Курчатов усмехнулся и кивнул головой.

В ту же секунду в зашторенных окнах ярко засверкало. Сияние какие-то доли секунды нарастало до нестерпимого, потом стало бледнеть, из голубовато-белого превращаться в желтое и красноватое. Через несколько секунд донеслась взрывная волна, в комнате, прикрытой от удара земляным валом и бетонной стеной, все затряслось. Страшный грохот раздался снаружи, он оглушал, больно давил на барабанные перепонки. А когда взрывная волна пронеслась, все из землянок выскочили наружу. Сквозь темные очки был виден вздымающийся вверх огненный столб и черное облако над ним.

На командный пункт быстро надвигалась пылевая туча, в ней посверкивали молнии. Один из физиков потянул Курчатова назад, радиоактивная пыль была опасна.

Еще в момент взрыва, когда ослепительное сияние озарило сумрачную степь, общее ликование заставило всех обниматься и целоваться, обмениваться восторженными восклицаниями. Все и в землянке и наверху, в степи, торопились пожать Курчатову руку, обнять, поздравить с успехом. У Курчатова подрагивали от волнения губы, влажно сияли глаза. Он был растроган, мягок, ликующ, счастлив — все сразу. В землянке, когда наверху разразилась пылевая буря, пришла минута для разговоров, а не только для восклицаний. Курчатов пожимал руки теоретикам, экспериментаторам, конструкторам, поздравлял каждого с успехом.

Подали машины, надо было поскорей уезжать от места, на которое надвигалось радиоактивное облако. Участники испытания направились в поселок. Лишь через несколько часов стало возможным возвратиться на полигон. Картина была впечатляющая. От металлической башни не осталось и следа, на месте, где она недавно возвышалась, сияла дымящаяся воронка с оплавленными краями. Деревянных домиков как не бывало, пятиэтажные каменные здания представляли собой груды развалин. Взгляду открывались всюду знаки огромного разрушения — сорванные и отброшенные стальные мосты, обрушенные тоннели, паровоз, лежащий на боку далеко от рельсов, вздыбившееся железнодорожное полотно. Знаменитый конструктор тяжелых танков Николай Духов взволнованно показал рукой на одно из своих детищ, взброшенное взрывной волной на холмик:

— Как мячик его! Такую махину — как футбольный мяч!

В гостинице Курчатов сел писать отчет правительству об успехе произведенного испытания. Такие важные известия нельзя было доверить машинисткам, все доклады и рапорты писались от руки. Один из участников испытания — у него был почерк получше — перебелил доклад. В тот же день его отправили самолетом в Москву.

В эту ночь долго не засыпали. А когда уже все улеглись, Курчатов вышел наружу, смотрел на осеннее, великолепно иллюминированное звездами небо, вспоминал отрывочно и хаотично прошлое. Одно воспоминание заставило его радостно усмехнуться. Сегодня был не просто великий день, а в некотором роде юбилейный. Ровно девять лет назад, тоже 29 августа, он подписал первый набросок большой урановой программы. Девять всего лет — как много переменилось с той поры!

Уже через два дня американцы знали, что в Советском Союзе произведено испытание ядерной бомбы. По их собственным сообщениям, опубликованным через несколько лет, «летающая крепость В-29» вела тайный облет границ Советского Союза. Когда самолет вернулся на базу, обнаружилось, что все сфотографированные пленки засвечены и причина — интенсивная радиация в высоких, слоях атмосферы. Пробы воздуха и пыли содержали осколки распада плутония. В Вашингтоне неожиданное известие ввергло всех в шоковое состояние. Президент Трумэн целых три недели не мог признать, что «политика атомного шантажа», так рьяно им проводимая, отныне полностью провалилась. Лишь 23 сентября 1949 года он вынужден был оповестить американцев, что в Советском Союзе произошло успешное испытание ядерной бомбы. Всему миру стало ясно, что мирный труд советских людей отныне надежно прикрыт могущественным ядерным щитом.

По указу Президиума Верховного Совета СССР от 29 октября 1949 года физики, государственные и промышленные деятели получили высокие награды Родины за успешно завершенную атомную программу. Игорь Курчатов и многие другие активные участники советской атомной эпопеи были отмечены высшим в стране званием — Героя Социалистического Труда. Другие стали орденоносцами, получили премии.

Долгая, трудная и вдохновенная работа сотен ученых и инженеров, десятков тысяч строителей и промышленных рабочих, великое напряжение всех сил советского народа завершилось блистательным успехом.