2. Кто будет первым!

И раньше он не мог посетовать на вялость сотрудников. Но что было приемлемым вчера, сегодня стало недопустимым. Он восклицал, едва переступив порог: «Физкультпривет! Открытия есть?» Вопрос задавался с улыбкой, но звучал приказом — должны быть! В лаборатории разучились ходить — от прибора к прибору мчались, даже из комнаты в комнату перебегали. Сам он, высокий, длинноногий, двигался так быстро, что поспеть за ним можно было лишь бегом. Как-то вечером усталые экспериментаторы, проработав одиннадцать часов, запросились домой. Курчатов рассердился:

— В мире дикая гонка экспериментов. Мы опоздали на месяц. Как вы собираетесь преодолевать отставание?

В институте было заведено, что иностранные журналы поступают к Иоффе, он подписывает на статьях, кому их прочесть. Теперь раньше директора за журналы хватался Курчатов. Он ждал вестей из Парижа. Фредерик Жолио в последние годы не печатал крупных работ. Он строил первый французский циклотрон, читал лекции, выступал на митингах против фашизма. Курчатов предчувствовал — Жолио не может не откликнуться на новые события в науке, одним из создателей которой он был.

И когда пришли французские журналы, стало ясно, что и Жолио захватило деление урана. 30 января 1939 года он сообщил, что обнаружил развал не только урана, но и тория и что осколки разлетаются с огромными энергиями. А в мартовском «Нейчур» Жолио с Халбаном и Коварски писали, что наблюдали при делении и вторичные нейтроны, правда, еще не знают, сколько их. Они обещали выяснить и этот вопрос — ставили заявочный столб на еще не разработанном участке.

Курчатов с журналом пошел к Флерову и Русинову. Подготовка к эксперименту шла в лихорадочном темпе. Лаборанты чистили пластинки кадмия, смешивали порошкообразный кадмий с бором, готовили парафиновый блок — сосуд для азотнокислого урана. Русинов закреплял в другом парафиновом блоке источник нейтронов. Флеров то присоединял, то отсоединял ионизационную камеру от усилителя — она служила индикатором вторичных нейтронов, от ее чувствительности зависела удача опыта.

— Открытий нет, — без улыбки установил Курчатов.

Голос его звучал так странно, что Флеров оторвался от ионизационной камеры, а лаборанты перестали уминать парафин.

— Будут, Игорь Васильевич, не торопите! — проворчал Русинов.

— А у французов уже есть! — Курчатов развернул на столе оба журнала.

Русинов и Флеров склонились над страницами. Оба физика молчали. Все было ясно. Жолио включился в гонку экспериментов и сразу же вырвался в лидеры. Пока в Ленинграде лишь готовятся искать вторичные нейтроны, Жолио успел найти их и сообщить об этом.

— Напрасная наша работа! — сказал один.

Другой поддержал:

— Открывать уже открытое!..

— Нет! — сказал Курчатов. Он ждал такого вывода. Дело было слишком важным, чтобы разрешить хоть кратковременный упадок духа. — Вторичные нейтроны обнаружены качественно, а не количественно. Сколько их на один акт деления? На этот важнейший вопрос Жолио не ответил. Он торопился оповестить об открытии вторичных нейтронов, это ему удалось. Наша цель теперь — установить их количество. И если их много — экспериментально пустить цепную реакцию.

Он добился своего — оба повеселели.

Подготовка опыта велась с прежней энергией. Он не мог предсказать результат, но предугадывал его. Приближался переворот в науке, а затем и в технике. Кто первым осуществит цепную урановую реакцию? Он с помощниками? Жолио, ставящий сейчас аналогичный опыт со всем своим непревзойденным искусством? Фриш в Копенгагене? Ферми в Нью-Йорке, куда он бежал недавно из Италии? Кто будет первооткрывателем не так уж существенно! Для человечества важен результат, а не фамилия. Достаточно ли вторичных нейтронов, чтобы возбудить цепную реакцию, — вот вопрос вопросов. Курчатов ловил себя на том, что ожидает свежих журналов из-за рубежа с таким же нетерпением, как и открытий от своих помощников.

— Да или нет? Ты знаешь, я теперь понимаю муку гамлетовского вопроса, — сказал он брату. — Быть или не быть освобождению внутриядерной энергии? А кто даст правильный ответ — какое значение! — Он лукаво усмехнулся, глаза его заблестели. — Лучше, если мы… Но главное — поскорей! Ожидание терзает.

— Надеюсь, на меня нареканий нет? — спросил Борис Васильевич. — Урановые препараты я готовлю своевременно.

Ни на кого нареканий не было. Каждый понимал, что завтрашний день может принести ошеломляющие результаты и что завтрашний день можно приблизить собственной работой. Из Москвы сообщали, что Илья Франк тоже исследует деление урана, Лейпунский писал о том же. Хлопину удалось установить уже больше двух десятков осколков урана, и каждый был элементом среднего веса, летевшим с гигантской скоростью.

В начале апреля Русинов с Флеровым положили на стол Курчатова сводку измерений — двести тысяч записанных импульсов ионизационной камеры. Анализ их доказал, что вторичные нейтроны появляются и что в среднем на один первичный, раскалывающий ядро, вторичных около трех.

— Да знаете ли вы, что вы сделали? — Курчатов взволнованно ходил по комнате, на него в четыре восторженных глаза смотрели помощники. — Это же документированное извещение о грядущем перевороте в технике. Сегодня жжем уголь, завтра будем жечь уран. И запал — нейтронный источник, поднесенный к глыбе урана. Вот о чем не говорят — кричат ваши измерения!

В очередной четверговый семинар по нейтронной физике, 10 апреля, участников собралось столько, что сидячих мест на всех не хватило! Курчатов обвел глазами аудиторию. Впереди уселись Иоффе, Алиханов, Арцимович, Кобеко, Александров, Френкель — всё видные ученые Физтеха; за ними — компактная группка химико-физиков: их глава Семенов, Харитон, Зельдович, Щелкин; дальше — университетские: радиохимики Петржак, Мещеряков, пышноволосый Гуревич, частый посетитель и докладчик на нейтронных семинарах. Курчатов кивнул головой круглолицему, с усиками, улыбающемуся Ефремову — главный конструктор «Электросилы» пришел разобраться, что у физиков и чем электротехники могут им помочь.

— Послушаем теоретиков, — сказал Курчатов. — Яков Ильич доложит о новой теории деления тяжелых ядер.

Время, когда на семинарах Физтеха главенствовали теоретики, давно прошло. Ландау, покинув Харьков, предпочел Ленинграду Москву. Иваненко переселился в Томск, Померанчук определился к Ландау в Институт физических проблем, туда же собирались и молодые теоретики Мигдал и Смородинский. Но Френкель с прежней энергией разрабатывал сложные проблемы физики, ядро стало теперь предметом его душевного увлечения. И созданная им модель деления урана породила сенсацию.

Сенсацией была не столько теория деления тяжелых ядер, сколько наглядность модели делящегося ядра, до того зрительно яркой, что ее можно было изображать рисунком. Френкель видел природу в образах и, мастерски оперируя математикой, предпочитал формулам картины. Теоретиков, считавших, что природа выражает себя лишь языком матриц и интегралов, раздражала почти поэтическая наглядность мышления Френкеля, но и они не отрицали, что его модели хорошо согласуются с опытом. Френкель рисовал на доске ядро тяжелого элемента — что-то вроде капли, образованной смесью протонов и нейтронов и стянутой в шарик силами поверхностного натяжения. Силы были только в миллион раз мощней, чем в обычной жидкой капле, — они-то и определяли крепость ядра. Когда в такое ядро-каплю врывается извне нейтрон, оно начинает колебаться, растягиваться, — где-то посередине образуется перетяжка, ядро уподобляется пульсирующей гантели, перетяжка рвется — ядро распадается на две части, на два новых элемента, но уже среднего веса. А так как в тяжелом ядре по сравнению со средними — избыток нейтронов, то они тоже выбрасываются наружу. Деление — свойство тяжелых ядер, только они образуют неустойчивую ядерную каплю.

— Теперь послушаем, как мы обнаружили вторичные нейтроны. — Курчатов попросил Флерова приступить к докладу.

Флеров и Русинов описывали факты, не предлагая далеких выводов. Слушатели делали их сами. Выводы ошеломляли, их масштабность была фантастична!

В этот вечер семинар затянулся допоздна. И после семинара обсуждение, уже в тесном кругу, продолжалось. Курчатова забрасывали вопросами. То, что сегодня услышали, грандиозно. Три вторичных нейтрона на один — стало быть, ядерная цепная реакция возможна! Но какая реакция? Если скорость деления ядра такая же, как обычных ядерных реакций, то это взрыв!

Курчатов пожал плечами. Конечно! Жолио так и назвал свое второе сообщение: «Испускание нейтронов при ядерном взрыве урана». Что смущает товарищей? Товарищей волновало, что ядерный взрыв не будет похож на обычный. При распаде урана выделяется в миллион раз больше энергии, чем при горении тротилла. Жолио говорил о взрыве одного ядра, а если взорвется кусок урана, содержащий триллионы триллионов ядер? Силу разрушения такого взрыва и вообразить себе невозможно!

— Чего-то мы не знаем, — задумчиво сказал Курчатов. — Главная предпосылка цепи — появление вторичных нейтронов — обнаружена. Но в опытах Флерова и Руси нова нет даже намека на «цепь»! Почему? Очередная загадка! И еще одно: ведь взрывная реакция может быть использована в военных целях. Но вроде бы военные не интересуются ураном.

Его возражения не притушили тревоги. Военные соображали медленнее ученых. Но нельзя ручаться, что завтра их не просветят. Жолио говорил, что взрывные превращения ядер могут уничтожить всю планету, если охватят большое количество элементов. Четыре года назад это казалось фантастикой. А если это пророчество? Деление урана открыто в Берлине, не надо об этом забывать. Из Германии масса талантливых физиков бежала, но многие остались. Кто даст гарантию, что они сейчас не нацелены на создание ядерной взрывчатки?

…Ни Курчатов, ни его друзья не знали в тот апрельский день, что не их одних пугала грозная перспектива военного применения урана. Ровно за две недели до этого дня физики-антифашисты, эмигрировавшие в Америку, обратились к французам с предложением прекратить публикации по делению урана. Стремительность, с какой Жолио вмешался в урановое соревнование, сама по себе была естественна. Но первые же его статьи вызвали ужас. Сперва Силард, потом Вайскопф просили французов подумать о военном резонансе их работ. В страстной телеграмме из ста слов Вайскопф указывал Жолио, что Гитлер может употребить во зло их открытия.

Курчатов всегда засыпал, чуть голова касалась подушки. В эту ночь тревожные разговоры породили тревожные мечты и видения. Это не был кошмарный сон, это была бессонница, расцвеченная кошмарами.

Следующая неделя принесла временное успокоение.

Нильс Бор дал в «Физикл ревью» свое толкование опытам Гана и Фриша. И оно объясняло, почему у Флерова и Русинова не пошла цепная реакция. Загадка была в том, что уран состоит из смеси разных ядер и распадается лишь тот изотоп, которого в 140 раз меньше; а второй, основной, не стимулирует, а гасит реакцию.

Небольшая, на три странички, заметка, датированная февралем 1939 года, переходила из рук в руки. В 1935 году Артур Демпстер установил, что природный уран всегда содержит изотопа с массой 238 атомных единиц 99,28 %, а урана с массой 235 только 0,714 %. И Бор доказывал, что лишь уран-235 способен делиться под действием любых нейтронов, основной же изотоп-238 поглощает их, если только они не несутся с энергией, превышающей потенциальный барьер. Один изотоп порождает быстро нарастающую лавину нейтронов, другой еще быстрей обрывает ее.

И хотя новая теория Бора показывала, что возбуждение цепной реакции куда сложней, чем предполагалось, Курчатов испытал облегчение. Перспектива взрыва урана на лабораторном столе стала нереальной — это было уже неплохо! Но опять возникали вопросы. Может быть, энергия вторичных нейтронов так велика, что не только легкий, но и тяжелый изотоп вовлечется в реакцию распада? В лаборатории экспериментировали с медленными нейтронами, они эффективней. Заметка Бора привлекла внимание к нейтронам быстрым.

В новом выпуске «Нейчур» Жолио с Халбаном и Коварски опубликовали сообщение: «Число нейтронов, испускаемых при ядерном делении урана». Схема опыта была иная, чем у Русинова и Флерова, результат похожий: парижане устанавливали, что при каждом делении ядра освобождается в среднем 3,5 вторичных нейтронов, против 2,9, найденных в Ленинграде.

Дата заметки парижан была 7 апреля — на три дня раньше, чем Флеров докладывал на семинаре. Опять энергичные французы опередили советских физиков.

— Не огорчайтесь! — посоветовал Курчатов помощникам. — Еще неизвестно, у кого точней результаты — у нас или в Париже. Не вешать носа!

Физики носа не вешали, но им надоело постоянно быть вторыми.

— Опыты продолжаем. — Курчатов не обращал внимания на сетования помощников: позлятся и перестанут. — Очередной вопрос — проверка гипотезы Бора. Верно ли, что изотоп-235 делится любыми нейтронами? Есть ли такие скорости нейтронов, при которых они делят и тяжелый изотоп? С какой скоростью вылетают нейтроны при развале ядер? От этого зависит, возможна ли вообще цепная реакция в натуральном уране.

Оба физика удалились обсуждать схему дальнейших экспериментов. Вскоре Курчатов вызвал к себе Флерова:

— Вас называют многовалентным, Юра. Хочу проверить, так ли это. Надо выяснить, есть ли условия, при которых может делиться тяжелый изотоп. Будете ли возражать, если поручу это дело вам?

— Но ведь именно это мы и собираемся делать со Львом Ильичем!

— Нет, не это. Будем ставить два эксперимента. В первом — его поведут Русинов с Флеровым — надо точно определить константы деления урана-235. А цель второго — узнать, каковы пороговые значения энергий нейтронов, делящих тяжелый изотоп. Хочу состыковать вас с Петржаком. Парень после дипломной работы тоскует по большому эксперименту. У вас, Юра, буйная голова — семь идей на неделе, и все ослепительные. У Кости хорошая интуиция физика и золотые руки мастера. Аппаратурное оформление у него всегда на высоте. С любым другим вы вдвоем — только двое. С Костей Петржаком вы вдвоем будете больше двух. Все, Георгий Николаевич. Точка. Действуйте!

Флеров побежал в РИАН договариваться о совместной работе.