1. Второй год великих открытий

Февраль в этом году не радовал. С Финского залива нагнетало воду, лед на Неве вспучивался и ломался. Вдруг налетали оттепели, снег под ногами влажно чавкал. В автобусе старушка скорбно сказала соседям: «Сегодня зима нехорошая». Марина Дмитриевна утром пожаловалась: «Голова болит, Игорек, как бы гриппом не заболеть!» Он посоветовал принять кальцекс, говорят, чудодейственное средство, а еще лучше полежать: лежачего болезнь не бьет. У него тоже звенело в ушах, в распухшем носу свербило, судорожный чих не отпускал по минуте — самый раз показать, как болезнь отступает от лежачего. Он проглотил стакан чаю, закусил таблеткой кальцекса, двойным опоясом саженного шарфа укутал шею. Марина Дмитриевна сделала попытку поставить ему градусник. Он удивился: «Какая температура, Мурик? Здоров, как бык!» — и поспешил скрыться. Температура, конечно, была, но было не до температур, сегодня он не мог опоздать в институт. Должны прийти свежие немецкие журналы, в них — он уже знал это — напечатано о важнейшем новом открытии. Ему не терпелось узнать подробности.

Он схватил в библиотеке январский номер «Натурвиссеншафтен», торопливо раскрыл его. Так и есть! Статья немецких радиохимиков Отто Гана и Фрица Штрассмана напечатана здесь. Немецкие ученые бомбардировали нейтронами уран, а в продуктах реакции обнаружили барий и лантан. За скромным — по внешности — сообщением скрывался переворот.

Курчатов подошел к окну. Сосны стояли черные на утрамбованном снегу. Два дня циклон наваливал снег на землю и сметал его с крыш и деревьев. Курчатов снова вернулся к статье Гана и Штрассмана. В урановой мишени, которую облучали нейтронами, и следа не было бария и лантана, а в продуктах реакции их обнаружили! Осыпали нейтронами самое тяжелое ядро — ядро урана — и получили ядра элементов среднего веса. Немецкие ученые, боясь собственного открытия, заканчивали статью невероятным признанием:

«Как химики, мы должны заменить радий и актиний в нашей схеме на барий и лантан. Как ученые, работающие в ядерной физике и тесно с ней связанные, мы не можем решиться на этот шаг, противоречащий всем предыдущим экспериментам».

Еще не было случая, чтобы добросовестные, но отнюдь не страдающие от недостатка самоуверенности немецкие исследователи так открыто признавались в растерянности!

Курчатов отодвинул «Натурвиссеншафтен» и перечел в «Нейчур» заметку Дизы Мейтнер и Отто Фриша, с которой познакомился еще вчера. У бывшей сотрудницы Гана Лизы Мейтнер сомнений не существовало. Мейтнер посчастливилось летом бежать в Стокгольм из Германии, где ей уже было уготовано место в концлагере. Получив письмо от Гана, в котором тот сокрушенно информировал ее о новых загадках, Мейтнер со своим племянником Фришем, сотрудником Бора, немедленно нашла объяснение. Оно-то и ошеломляло!

Когда в ядро урана попадает снаряд-нейтрон, оно распадается — трескается, ломается, разваливается — на два осколка. Можно сказать и «делится», по аналогии с делением клетки. Мейтнер и Фриш так и назвали совместную заметку. «Деление урана с помощью нейтронов. Новый тип ядерной реакции». Они приводили и расчет энергии разлетающихся осколков. Получалась чудовищная цифра — 200 миллионов электрон-вольт на каждый акт деления! В миллионы раз больше, чем при химических реакциях! А во второй заметке, написанной Фришем, сообщалось, что он в специальном опыте наблюдал осколки распавшегося ядра урана.

Курчатов схватил оба журнала и направился к Иоффе. Директор Физтеха уже знал об открытии в Берлине. Он торжественно произнес:

— Свершилось, Игорь Васильевич!

— Свершилось! — отозвался Курчатов. — Мы стоим у врат царства ядерной энергии. Сколько писали об освобождении внутриатомной энергии! И вот оно — в разлетающихся осколках урана!

Иоффе пожал плечами. Правильно, у врат царства. Но ворота в него пока закрыты. Энергия распада урана огромна, но как ее приручить? Есть ли к этому пути?

— Надо искать их, Абрам Федорович. Распад ядер урана ставит ряд вопросов, требующих неотложного решения.

И Курчатов перечислил эти вопросы. На какие осколки распадается ядро урана? Если сумма их зарядов равна сходному заряду урана, то появляется избыток нейтронов, ибо на один протон в легких ядрах приходится меньше нейтронов, чем в тяжелых. Что, если вылетают избыточные нейтроны, такие же, как те, что взорвали ядро урана? Ведь они могут разбить новые ядра, а те выбросят новые нейтроны — и вспыхнет ядерный пожар! Почему об этом умалчивают берлинцы и Мейтнер с Фришем? Вот он, реальный путь овладения внутриядерной энергией — в избыточных нейтронах! И тогда килограмм урана станет равноценен тысяче тонн антрацита!

Иоффе задумчиво сказал:

— Какое сейчас волнение в больших лабораториях мира! Все торопятся воспроизвести опыты Гана и Фриша… Мы, надеюсь, не будем стоять в стороне от великого похода на ядро урана?

Курчатов собирался вырваться вперед, а не стоять в стороне. Он приступает к исследованиям сегодня же!

Иоффе показал на журналы:

— В Париж и Рим они пришли на две недели раньше, чем к нам. Нью-Йорк опередил нас на неделю. В гонке, которую я предвижу, и неделя будет иметь значение. И, конечно, не вы один подумали о природе осколков и об избыточных нейтронах. Вероятно, осколки лучше изучать радиохимикам, а вы занялись бы поиском вторичных нейтронов. Поговорите с Хлопиным.

Курчатов направился в Радиевый институт.

Ватные тучи, обложившие небо, наконец прорвало — снег повалил так густо, что прохожие быстро превращались в подобие снежных баб. Курчатов уткнул нос в шарф, чтобы не дышать холодным воздухом. Проклятый грипп на улице давал о себе знать и усиливающимся чиханием, и слезящимися глазами, и повышающейся температурой. «Валит в постель, шельма!» — с досадой подумал Курчатов и проглотил на ходу две припасенные таблетки кальцекса. От мысли, что какое-то лекарство принято, стало легче. Он прошел мимо циклотронной лаборатории. Еще не было случая, чтобы он сразу не показался там. Сегодня надо было раньше увидеть Хлопина.

В лаборатории Хлопин с женой — оба в белых халатах — расставляли по столу баночки с реактивами. Курчатов весело спросил:

— Не ждали, Виталий Григорьевич? А я — вот он!

— Ждали! — так же весело отпарировал Хлопин. — Ни Мария Александровна, ни я не сомневались, что придете. Как по-вашему, что в баночках?

— Хотелось бы, чтобы урановые соединения!

В баночках были препараты урана. Хлопин заговорил о Гане. Отто Ган — один из лучших радиохимиков мира. И он уже, вероятно, ставит новые опыты, чтобы выяснить конкретные схемы деления урана. Этим же займутся Хлопин с женой. Все радиохимики мира сейчас лихорадочно готовят эксперименты с ураном. Ленинградцы не отстанут.

Это было как раз то, что Курчатов желал услышать. Но следующие слова Хлопина заставили его хмуриться.

— От вашей энергии, Игорь Васильевич, зависит успех и нашей работы. Источники нейтронов, которыми мы снабжали Физтех, понадобятся нам самим. И на циклотроне будем облучать собственные урановые мишени. Вам придется ужаться в своих личных исследованиях, Игорь Васильевич…

Курчатов возвращался к себе и раздосадованный и довольный. И раньше источников нейтронов не хватало, теперь же, когда требуется так гигантски убыстрить исследования, их станет еще меньше. Зато сам Хлопин обращается к нейтронной радиохимии, и это снимало с плеч тяжкий груз. Курчатов с удивлением поймал себя на том, что не столько думает о собственных работах, сколько об урановой проблеме в целом, словно отвечает за нее всю, а не за одни свои работы.

— Итак, наше дело маленькое — изучаем загадку вторичных нейтронов! — пробормотал Курчатов, отворачиваясь от бившего в лицо снега, и засмеялся: огромных размеров и важности было это «маленькое дело».

А кому поручить его? Курчатов перебрал в уме сотрудников. Одного нельзя отрывать, другой не показывал особой энергии, а сегодня — в начавшейся повсюду гонке экспериментов — нужна только та энергия, которую называют дьявольской; третий нейтронной физике души не отдавал. Поиски свелись в одну точку — Флеров. Это была кандидатура почти идеальная: увлеченный, горячий, в нейтронах видит смысл жизни, такого не подгонять, а скорее сдерживать! Он повсюду поспевал, за все с жаром брался. «Многовалентный Флеров», — сказал о нем кто-то. В оценке было больше уважения, чем иронии.

Курчатов прошел к себе. По молчанию, с каким физики работали, по украдкой бросаемым взглядам он угадывал нетерпение. В науке совершилось чрезвычайное событие. Кого оно коснется? Каждый жаждал приобщиться, но ни один не осмеливался вылезть вперед других.

Флеров помогал аспирантке Тане Никитинской налаживать ионизационную камеру. Рядом Лев Русинов, заместитель Курчатова по лаборатории, включал в схему только что приобретенный новый американский прибор — осциллограф. Курчатов подозвал Флерова.

— Георгий Николаевич, хочу поручить вам деление урана.

— Повторить опыт Фриша? Измерить энергию осколков? — быстро сказал Флеров.

— Нет, надо идти дальше Фриша. Следующий шаг таков: установить, вылетают ли вторичные нейтроны при делении. И если да, то сколько их.

Русинов, оставив осциллограф, приблизился и с обидой сказал;

— Игорь Васильевич, а я? И мне хочется заняться делением урана!

Курчатов раздумывал недолго. Лев Ильич был физиком опытным, он доказал свое умение исследованием изомерии брома.

— Работайте вместе. Схему опытов представите сегодня в… — он посмотрел на часы, — завтра утром. Где взять уран, представляете себе?

Где взять уран, помощники не знали. Возвращаясь из Радиевого института, Курчатов зашел к Борису Васильевичу. Брат сказал, что в чистом виде урана не достать. Зато в магазинах продается азотнокислый уранил, зеленовато-желтые кристаллики, известные каждому фотографу. Приготовить окись урана из фотопрепарата Борис брался.

— Итак, схему опыта приносите до открытия фотомагазинов, а затем рейд в Гостиный двор и районные универмаги. Теперь — финансы. — Курчатов вынул бумажник. — Пока заявление в бухгалтерию, пока резолюция — потерянное время. Точка, действуйте!

Русинов взял деньги, добавил свои и Флерова. К ним подходили сотрудники и каждый, поговорив, хватался за кошелек. Курчатов с усмешкой пожалел ленинградских фотолюбителей — они и не подозревали, какая гроза завтра сметет запасы столь нужного им препарата.

«Озадачив» сотрудников, Курчатов ушел к Алиханову. Иоффе наконец раздобыл ассигнования на свой циклотрон. Курчатов взялся руководить проектом. На ватмане создали грандиозную машину, полюсы электромагнита — 1,2 метра, вес магнита — 75 тонн. В Европе еще не существовало столь огромных ускорительных установок — Иоффе выдал Курчатову премию за отличный проект. Курчатов с Алихановым привлекли к ускорителю группу своих сотрудников: Леонида Неменова, Якова Хургина — он разрабатывал теорию циклотрона, — Венедикта Джелепова, тот помогал при наладке циклотрона у радиохимиков. Дальше проекта, однако, дело не шло. Алиханов отвечал за «внешние дела» — фонды на материалы, финансы, заказы предприятиям. Он отлично работал в лаборатории, но бегать по поставщикам не умел. Заказы выполнялись из рук вон плохо.

— Сто лет работать, пока наладим машину, Игорь! — раздраженно сказал Алиханов. — Этот начальник конструкторского бюро «Электросилы» Ефремов… Я ему: «Совести надо не иметь, Дмитрий Васильевич, чтобы так задерживать проектирование электромагнита». А он спокойно: «Совесть у нас не в дефиците, а чертежников нехватка». А? Как это тебе нравится?

Курчатов мягко возразил:

— Я вчера встретил Ефремова, он против проектирования электромагнита не возражает, уникальные установки его даже особенно привлекают. Но ему неясна конфигурация магнитного поля. Он хочет уяснить себе физику циклотрона, прежде чем браться за десятитонные детальки.

Алиханов еще больше рассердился. Тогда пусть главный конструктор «Электросилы» идет к ним техником-измерителем. За полгода научится, что к чему. Не хочет ли Курчатов передать ему такое предложение? Курчатов сделал Ефремову иное предложение: посещать их четверговые нейтронные семинары, там он поймет, чего ждут физики от циклотрона, — все-таки он профессор электротехники.

— В таком случае, веди с ним переговоры ты, мне трудно!

— Именно это я и хотел предложить тебе, Абуша.

Курчатов поинтересовался, как оценивает друг открытия берлинских радиохимиков и теорию Мейтнер и Фриша. Алиханов быстро перешел от гнева к восторгу:

— Еще один год великих открытий, вот как оцениваю.

— И мне тоже кажется, что начавшийся год принесет не меньше великих событий в науке, чем тот, тридцать второй, — задумчиво сказал Курчатов. — Но есть и существенное отличие: тогда мы только восхищались чужими работами, сейчас можем на равных принять участие!

Из института друзья вышли вместе. С тем же упорством валил снег, добавился еще и ветер. Алиханов спрятал лицо в воротник и пробурчал:

— Как до сих пор не подцепил грипп? Погода — ужас!

А Курчатов вдруг ощутил, что и насморк пропал, и глаза на ветру не слезятся, и чихать не хочется. Упрямо наседавший грипп отступил перед напором переживаний этого дня.