Природа вещей

Также людьми позабыт возвышенный будет Лукреций,

Только когда и сама сгинет однажды Земля.

Овидий[19]

Я часто думаю, что утрата работ Демокрита во всей их полноте – это величайшая интеллектуальная трагедия, вызванная гибелью древней классической цивилизации. Взгляните на список его трудов, приводимый в сноске[20]. Трудно не прийти в уныние, осознавая, что нами потеряна огромная часть древних научных представлений.

До нас дошли все труды Аристотеля, следуя которому восстанавливалась западная мысль, но ничего из Демокрита. Возможно, если бы сохранилось всё написанное Демокритом и ничего из трудов Аристотеля, интеллектуальная история нашей цивилизации сложилась бы благоприятнее…

Однако столетия доминирования монотеизма не оставили возможности для выживания демокритовского натурализма. Свертывание античных школ вроде тех, что процветали в Афинах и Александрии, а также уничтожение всех текстов, не согласующихся с христианскими идеями, было всеобъемлющим и систематическим в период жестоких антиязыческих репрессий после эдиктов императора Феодосия, который в 390–391 годах объявил христианство единственной и обязательной религией империи. Торжествующее христианство еще могло смириться с Платоном и Аристотелем, язычниками, верившими в бессмертие души и существование Перводвигателя. Но не с Демокритом.

Тем не менее существует текст, переживший катастрофу и дошедший до нас во всей своей полноте. Благодаря ему мы кое-что знаем об античном атомизме и, сверх того, можем почувствовать дух науки той эпохи. Это блистательная поэма De rerum natura («О природе вещей») древнеримского поэта Лукреция.

Лукреций твердо держится философии Эпикура, который был учеником ученика Демокрита. Эпикура больше интересовали этические, нежели научные, вопросы и ему недоставало демокритовской глубины. Местами он трактует атомизм Демокрита несколько поверхностно. Но в целом его представления о естественном мире соответствует представлениям великого философа из Абдеры. Лукреций переложил в стихотворную форму мысли Эпикура и атомизм Демокрита, благодаря чему часть этой глубокой философии была спасена от интеллектуальной катастрофы Средних веков. Лукреций воспевает атомы, моря, небеса и природу. В своих блестящих стихах он формулирует философские вопросы, научные идеи и изысканные аргументы.

Я объясню, какие силы природы правят Солнцем и определяют движения Луны, чтобы мы не думали, будто их ежегодные перемещения между небом и землей происходит по их собственной воле… Или что они кружатся в соответствии с неким божественным планом…[21]

Солнца пути и луны – разъясню я теперь по порядку.

Первоначала вещей, разумеется, вовсе невольно

Все остроумно в таком разместилися стройном порядке

И о движеньях своих не условились раньше, конечно.

Красота поэмы заключена в том чувстве удивления, которым пропитана широкая атомистическая картина мира, – чувстве глубокого единства вещей, проистекающем из знания, что все они состоят из одной и той же субстанции – что звезды, что моря:

…все мы происходим от небесного семени. Все сходны тем, что у нас один отец, от которого питающая всех мать-земля получает капли орошающей влаги. Оплодотворенная таким образом, она рождает обильные урожаи и крепкие деревья для людей и всех видов животных. Это она дает пищу, которой все они радостно поддерживают жизнь в своих телах и дают продолжение своем роду…

Семени мы, наконец, небесного все порожденья:

Общий родитель наш тот, от которого всё зачинает

Мать всеблагая, земля, дождевой орошенная влагой,

И порождает хлеба наливные и рощи густые,

И человеческий род, и всяких зверей производит,

Всем доставляя им корм, которым они насыщаясь

Все беззаботно живут и свое производят потомство.[22]

Поэма пропитана светлым чувством спокойствия и безмятежности, которое рождается пониманием того, что нет никаких капризных богов, требующих от нас тяжких свершений и наказывающих нас. Она полна легкой пульсирующий радости и начинается с прекрасных вступительных строк, посвященных Венере, сияющему символу творческой силы природы:

Пред тобой уносятся ветры и с твоим появлением облака уходят с неба. Морские горизонты улыбаются тебе, небеса успокаиваются и сияют рассеянным светом.

Ветры, богиня, бегут пред тобою; с твоим приближеньем

Тучи уходят с небес, земля-искусница пышный

Стелет цветочный ковер, улыбаются волны морские,

И небосвода лазурь сияет разлившимся светом.[23]

Выражается глубокое принятие жизни, с которой мы составляем единое целое.

Разве не видно, что для радости и наслаждения природе нужны лишь две вещи: тело, избавленное от боли, и разум, свободный от тревоги и страха.

…Неужели не видно,

Что об одном лишь природа вопит и что требует только,

Чтобы не ведало тело страданий, а мысль наслаждалась

Чувством приятным вдали от сознанья заботы и страха?[24]

Есть здесь и спокойное признание неизбежности смерти, которая прекращает любое зло и в которой нет ничего такого, чего следовало бы страшиться. Религия для Лукреция – это невежество, разум – факел, несущий свет.

Текст Лукреция был забыт на столетия и заново открыт в январе 1417 года гуманистом Поджо Браччолини в библиотеке одного из немецких монастырей. Поджо, служивший секретарем у нескольких пап, был страстным искателем древних рукописей, продолжателем знаменитых переоткрытий, начатых Франческо Петраркой. Открытый Поджо текст Квинтилиана преобразил характер преподавания права во всех университетах Европы; его открытие трактата Витрувия об архитектуре изменило подходы к проектированию и строительству зданий. Но его подлинным триумфом стало переоткрытие Лукреция. Рукопись, обнаруженная Поджо, была впоследствии утрачена, но копия, сделанная его другом Николо Николи (ныне известная как Codex Laurenziano 35.30), остается в целости и сохранности во флорентийской библиотеке «Лауренциана».

В то время, когда Поджо вновь преподнес человечеству книгу Лукреция, была уже хорошо подготовлена почва для принятия чего-то нового. Еще с поколения Данте можно было отчетливо услышать новые акценты:

Твой взгляд пронзает мое сердце

И пробуждает мысль от спячки.

Я весь потерян и в смятенье,

Любовь мне жизнь порвала в клочья.[25]

Переоткрытие поэмы «О природе вещей» оказало глубокое влияние на итальянское и европейское Возрождение[26], его отзвуки прямо или косвенно прослеживаются на страницах самых разных авторов – от Галилея[27] до Кеплера[28] и от Бэкона до Макиавелли. Спустя столетие после Поджо атомы восхитительным образом появляются у Шекспира:

МЕРКУЦИО:

О, вижу я, что у тебя была

Царица Мэб, волшебниц повитуха.

Она совсем малютка: вся она

Не более агатового камня

У старшины на пальце; разъезжает

На атомах, запряженных гуськом,

В своем возке воздушном, по носам

Людей, что спят…[29]

В «Опытах» Монтеня встречается не менее сотни цитат из Лукреция. Прямое влияние Лукреция обнаруживается у Ньютона, Дальтона, Спинозы, Дарвина и, наконец, Эйнштейна. Сама идея Эйнштейна о том, что существование атомов проявляется броуновским движением крошечных частиц, погруженных в жидкость, может быть прослежена назад к Лукрецию. Вот пассаж, в котором Лукреций дает «живое доказательство» представления об атомах.

Этот процесс иллюстрируется картиной, которая постоянно находится прямо у нас перед глазами. Понаблюдайте, что происходит, когда солнечные лучи проникают в здание и создают пятна света в затененных местах. Вы увидите множество крошечных частиц, беспорядочно движущихся по многообразным путям в пустом пространстве, пронизанном лучом света, словно они сражаются друг с другом в непрекращающейся битве, вылетая на поле боя когорта за когортой, не имея ни секунды на отдых в непрерывной череде соединений и разъединений. Так вы можете представить себе, каково приходится атомам, которые бесконечно перетасовываются в безграничной пустоте. В какой-то мере эти малые частицы могут служить иллюстрацией и несовершенным образом великих вещей. Кроме того, есть и еще одна причина, почему вам следует уделить внимание этим частицам, танцующим в солнечном луче: их танец служит индикатором фундаментальных движений материи, которые скрыты от нашего взгляда. Вы видите множества частиц, находящихся под воздействием невидимых потоков, меняющих свое направление и сбиваемых со своего пути туда и сюда, во все стороны. Вам следует понять, что всё это – свидетельство неустанного движения атомов. Причина заключена в атомах, которые движутся сами по себе. Затем небольшие плотные тела, недалеко ушедшие от движущей силы атомов, под воздействием невидимых потоков обретают движение и обращают свою силу на немного более крупные тела. Так, начинаясь с атомов, движение усиливается и постепенно проявляется на уровне наших органов чувств. Так что те пылинки, танец которых мы видим в солнечных лучах, движимы потоками, которые остаются невидимыми.

Образ того, что сейчас описано мной, и явленье

Это пред нами всегда и на наших глазах происходит.

Вот посмотри: всякий раз, когда солнечный свет проникает

В наши жилища и мрак прорезает своими лучами

Множество маленьких тел в пустоте, ты увидишь, мелькая,

Мечутся взад и вперед в лучистом сиянии света;

Будто бы в вечной борьбе они бьются в сраженьях и битвах

В схватки бросаются вдруг по отрядам, не зная покоя,

Или сходясь, или врозь беспрерывно опять разлетаясь.

Можешь из этого ты уяснить себе, как неустанно

Первоначала вещей в пустоте необъятной мятутся,

Так о великих вещах помогают составить понятье

Малые вещи, пути намечая для их постиженья.

Кроме того, потому обратить тебе надо вниманье

На суматоху в телах, мелькающих в солнечном свете,

Что из нее познаешь ты материи также движенья,

Происходящие в ней потаенно и скрыто от взора.

Ибо увидишь ты там, как много пылинок меняют

Путь свой от скрытых толчков и опять отлетают обратно,

Всюду туда и сюда разбегаясь во всех направленьях.

Знай же: идет от начал всеобщее это блужданье.

Первоначала вещей сначала движутся сами,

Следом за ними тела из малейшего их сочетанья,

Близкие, как бы сказать, по силам к началам первичным,

Скрыто от них получая толчки, начинают стремиться,

Сами к движенью затем понуждая тела покрупнее.

Так, исходя от начал, движение мало-помалу

Наших касается чувств, и становится видимым также

Нам и в пылинках оно, что движутся в солнечном свете,

Хоть незаметны толчки, от которых оно происходит.[30]

Эйнштейн воскресил «живое доказательство», описанное Лукрецием и, вероятно, впервые предложенное Демокритом, а также придал ему основательность, переведя на математический язык и сумев тем самым вычислить размеры атомов.

Католическая церковь пыталась остановить распространение поэмы Лукреция: Флорентийский синод в декабре 1516 года запретил читать Лукреция в школах. В 1551 году Тридентский собор наложил запрет на поэму. Но было уже поздно. Целостное видение мира, ранее разрушенное средневековым христианским фундаментализмом, уже распространилось по вновь открывшей глаза Европе. Лукреций предложил Европе не просто рационализм, атеизм или материализм. Это была не только светлая и безмятежная медитация, посвященная красоте мира, а нечто большее – ясно выраженная и сложная система мышления о реальности, новый способ думать, радикально отличный от того, что на протяжении веков представлял собой средневековый образ мысли[31].

Средневековый Космос, изумительно воспетый Данте, строился на иерархической организации Вселенной, отражавшей иерархическую организацию европейского общества: сферическое строение космоса с Землей в центре; неустранимое разделение между Землей и небесами; финалистское и метафорическое объяснение естественных явлений. Страх Бога, страх смерти; малое внимание к природе; представление о том, что формы, предшествуя вещам, определяют строение мира; представление о том, что источником знания может быть только прошлое в форме откровения и традиции…

Ничего этого нет в мире Демокрита, воспетом Лукрецием. Там нет страха перед богами; нет конца света или предназначения мира; нет космической иерархии; нет различия между Землей и небесами. Есть глубокая любовь к природе, безмятежное погружение в нее; осознание того, что по сути своей мы являемся ее частью; что мужчины, женщины, животные, растения и облака – это органично сплетенные нити удивительного единого целого безо всякой иерархии. Сверкающие миры Демокрита вызывают чувство глубокого универсализма: «Мудрому человеку вся земля открыта. Ибо для хорошей души отечество – весь мир»[32].

Появляется желание научиться думать о мире в простых категориях, получить возможность исследовать и понимать секреты природы, чтобы знать больше, чем наши родители. И для этого есть уникальные мыслительные инструменты, на которые опирались Галилей, Кеплер и Ньютон, – идея свободного прямолинейного движения в пространстве; идея элементарных тел, из которых строится мир, и их взаимодействий; идея пространства как вместилища мира.

И кроме того, есть простая идея конечной делимости вещей. Фундаментальной зернистости мироздания. Идея, которая не позволяет бесконечности проскользнуть у нас между пальцами.

Эта мысль лежит в самом сердце атомной гипотезы, и мы еще встретимся с ней, когда будем говорить о дополнительных силах, возникающих в квантовой механике. Сегодня она вновь раскрывает свою мощь в качестве краеугольного камня квантовой гравитации.

Первым человеком, который соединил части мозаики, начавшие появляться в контексте натурализма эпохи Возрождения, и восстановил, невероятно усилив, демокритовскую картину мира, сделав ее центром современной мысли, стал англичанин, величайший ученый всех времен и первый герой следующей главы.