Дэвид Шрамм: кроткий гигант космологии
В своих «Первых трех минутах» Вайнберг делает отступление, на протяжении целой главы пытаясь разобраться, почему открытие РИ произошло так поздно и по чистой случайности, в то время как уровень знаний и технологий находился на должном уровне в течение довольно длительного времени до того{193}. Одна из причин, которые он упоминает, заключается в недостаточном обмене информацией между теоретиками, работавшими над моделью Большого взрыва, и радиоастрономами. Мы уже сталкивались с такой ситуацией ранее, в случае с Хабблом и другими астрономами-наблюдателями, крайне мало знавшими о релятивистской космологии, в то время как физики, занимавшиеся релятивистской космологией, не обращали внимания на данные наблюдений. Исключением был Жорж Леметр. Пусть он сам не проводил наблюдений, но хотя бы соотносил свои теории с их данными.
Волнующий период развития физики — 1960–1970-е годы, в которые мне довелось жить и работать, — довольно сильно отличался в этом отношении. К тому времени междисциплинарные связи существенно улучшились. Хотя у нас еще не было Интернета, но были телефоны, факсы, ксероксы и реактивные самолеты, позволявшие нам встречаться и беседовать друг с другом. Теоретики и экспериментаторы ходили друг к другу на семинары, вместе обедали и пользовались общим кофейником в лаборатории. Я дважды проводил творческий отпуск в лаборатории ядерной физики Оксфордского университета: там было принято делать один перерыв утром, чтобы выпить кофе, и один днем, во время которого все пили чай (самый лучший и дешевый в городе), сидя вместе за маленькими столиками в большой общей комнате и обсуждая последние новости физики. Иногда к нам присоединялся кто-нибудь из известных личностей.
К 1979 году преграды между сферами научных интересов физики и астрономии также начали рушиться. Одним из основоположников новой научной традиции был Дэвид Норман Шрамм — колоссальный человек, рыжий гигант под два метра ростом и весом около 120 кило, альпинист, участник Олимпийских игр по греко-римской борьбе, которому и посвящается эта книга. Шрамм в 1971 году окончил аспирантуру в Калифорнийском технологическом институте под руководством Вилли Фаулера, будущего нобелевского лауреата, который, как мы уже знаем, работал с Фредом Хойлом в области звездного нуклеосинтеза.
В 1974 году Шрамм начал работать в Чикагском университете, где с 1978 по 1984 год возглавлял кафедру астрономии и астрофизики, а в 1995 году стал проректором по научно-исследовательской работе. В Чикагском университете Шрамм был лидером и наставником исследовательской группы, состоящей из теоретиков нового поколения, овладевших ядерной физикой, физикой элементарных частиц, астрофизикой и релятивистской космологией. Члены этой группы применяли в работе общие знания, выстраивая значительно более подробную картину ранней Вселенной и видя, как она успешно подтверждается новыми, все более точными данными астрономических наблюдений, которые постоянно пополнялись, в частности, благодаря космическим телескопам. Родилась новая научная область, названная астрофизикой частиц, и Дэвид Шрамм был ее отцом.
С помощью Леона Ледермана, еще одного будущего нобелевского лауреата и директора Национальной ускорительной лаборатории имени Энрико Ферми (сокращенно «Фермилаб»),что возле Чикаго, в 1982 году Шрамм организовал в лаборатории исследовательский центр астрофизики частиц, где в сотрудничестве с Чикагским университетом закладывались основы последующей грандиозной работы. Я познакомился со Шраммом и его группой, когда участвовал в астрофизических исследованиях в области высокоэнергетических гамма-лучей и нейтрино, после экспериментов с нейтрино на ускорителе частиц в «Фермилаб». Он всегда был отзывчивым, спокойным, добродушным человеком, и его лекции — как популярные, так и специальные — было очень приятно слушать. Я считал его своим другом. У него же друзей были сотни.
В 1980 году Шрамм купил дом в городе Аспене, штат Колорадо, и начал участвовать в работе Аспенского физического центра, проводившего регулярные летние семинары, которые я время от времени посещал. Обычно он летал на собственном самолете, зарегистрированном как «Авиалинии Большого взрыва», совершающие перелеты между Аспеном и Чикаго. (Он имел лицензию пилота коммерческой авиации.) 19 декабря 1997 года он летел в Аспен на выходные, когда его самолет сорвался в штопор и разбился вскоре после заправки в Денвере. Дейву было всего 52 года. Ледерман тогда сказал, что теперь он на небесах «жарко спорит с Богом о том, что же было до Большого взрыва».
Я позаимствовал заглавие к этому разделу из эссе Денниса Овербая, опубликованного в газете «Нью-Йорк таймс»{194}. Краткую биографию Шрамма, полную обожания, но тем не менее в высшей степени информативную, написал один из выдающихся коллег Дейва, Майкл Тернер. Теперь он работает профессором именной кафедры в Чикагском университете. Тернер стал ведущим специалистом в области астрофизики частиц и 2013-м президентом Американского физического сообщества{195}. Тернер тесно сотрудничал с Эдвардом Колбом в «Фермилаб» и Чикагском университете, и в 1990 году они издали в соавторстве классическую монографию по астрофизике частиц, озаглавив ее «Ранняя Вселенная»{196}.
Шрамм и его коллеги доказали, что необычные процессы, наблюдаемые сегодня только в физике элементарных частиц, играют ключевую роль во Вселенной — как нынешней, так и ранней. К примеру, в 1975 году они доказали, что слабое взаимодействие нейтральных токов, открытое незадолго до того, участвует в коллапсе массивных звезд, вызывающем вспышки сверхновых{197}.
Шрамм всегда интересовался нейтрино, которые в то время были основной областью моих исследований, так что я внимательно следил за его работой. Наблюдение в ходе двух подземных экспериментов нейтрино, вылетевших во время вспышки сверхновой SN1987A в Большом Магеллановом Облаке в 1987 году, подтвердило, что эти неуловимые частицы играют важную роль в механизме возникновения сверхновых.
В своей выдающейся работе, опубликованной в 1977 году, Шрамм, Гэри Стайгман и Джеймс Ганн доказали, что космология ограничивает допустимое количество типов лептонов{198}. Лептон — родовое название отрицательно заряженного электрона e, двух более тяжелых частиц, мюона ? и тау-лептона ?, а также связанных с ними нейтрино: ?e, ?? и ??. Каждому лептону соответствует античастица. В те времена эти три «поколения» лептонов наряду с родственными им поколениями кварков лишь недавно были найдены, и ученые не видели причин, почему их не может быть больше.
В работе Шрамма и его соавторов 1997 года доказывалось, что дополнительные нейтрино ускорили бы синтез Не4, и устанавливалось предельное количество типов нейтрино — пять, основанное на измеренном на тот момент количестве гелия во Вселенной. К 1989 году результаты расчетов распространенности гелия были уточнены настолько, чтобы установить предел, равный трем поколениям. Это согласовывалось с результатами экспериментальных измерений скрытой энергии с помощью ускорителей частиц на встречных пучках (коллайдерах). Больше нейтрино означает больше скрытой энергии, то есть энергии, не имеющей отношения к зарегистрированным частицам. Количество скрытой энергии соответствовало трем поколениям, и не более того.
Таким образом, стандартная модель элементарных частиц и сил, о которой пойдет речь в следующей главе, пришла к схеме, в которой может быть всего три поколения кварков и лептонов. Именно это и предвидел Шрамм. Пожалуй, только такой мечтатель, как он, мог вообразить, что фундаментальные сведения о природе вещества будут найдены космологами на таком сверхмикроскопическом уровне. Этот процесс идет до сих пор и, похоже, будет продолжаться годами.