ГЛАВА 19 ВПЕРЕД, К УТОПИИ? РАЙ, АД И СОЦИАЛЬНОЕ ПЛАНИРОВАНИЕ
Все добившиеся в жизни успеха люди верили в причинность событий. Они не надеялись на счастливое стечение обстоятельств, а полагали, что все происходящее представляет собой прочную цепь из причин и следствий, ни одно из звеньев которой не является слабым... Наиболее доблестные из них сильнее всего верили в закон причинности. Недаром Бонапарт говорил, что <шсе великие полководцы добивались успеха, следуя правилам разума и военного искусства, то есть тщательно оценивали как свои силы, так и препятствия к достижению цели».
Ральф Уолдо Эммерсон (1860)
...очень возможно, что великие открытия в социальных науках будут совершены не профессиональными социологами, а специалистами из других наук.
Джордж Лундберг (1939)
Теперь мы знаем, что высадка на Луне была не очень сложной задачей. Гораздо сложнее, например, обеспечить мирное сосуществование народов на Земле.
Герберт Симон (1996)
— Мы больше не показываем людям Рай, — сказала она, — а просто выслушиваем их желания. Каждый получает именно то, что ему больше всего нравится, то есть свой собственный Рай.
— И чего чаще всего хотят люди?
— Обычно просто желают продлить свою жизнь, но... разумеется, лучше и интереснее.
— Секс, гольф, покупки дорогих вещей, званые ужины, встречи со знаменитостями и отличное здоровье?
— Бывают редкие отклонения, но, честно говоря, этим набором исчерпываются почти все желания наших клиентов.
Джулиан Барнс (фантастический рассказ, 1989)
Философы и писатели создали множество разнообразных утопий, возможно, все, какие только может вообразить человек. В некоторых из них торжествуют социализм и равенство, в некоторых — иерархия и диктатура. В одних злодеи истребляются, в других люди вообще не совершают преступлений. Иногда такими обществами управляют мужчины, иногда — женщины, иногда представители противоположного пола просто
отсутствуют или изгоняются. Впрочем, в жизни большинства придуманных сообществ секс играет очень важную роль. Фактически все авторы демонстрируют, что они не согласны с доктором Панглосом, персонажем Кандида Вольтера, утверждавшим, что мы живем в лучшем из миров, и это можно легко связать с особенностями самого жанра, поскольку одно из определений слова утопия — «страна, которой нет».
В истории было не так уж много попыток воплотить утопию в жизнь, и все эти начинания заканчивались трагически или даже убого. Например, гражданская война в Англии XVII века, ставшая поводом для написания Левиафана, привела к появлению так называемых диггеров, группы коммунистически настроенных радикалов. Под руководством Джеррарда Винстенли они в 1649 году начали самовольно обрабатывать заброшенные земли, стремясь победить нищету, охватившую практически все сельское население Англии. Их колония была разгромлена землевладельцами и армией Кромвеля, через год движение сошло на нет.
Значительно более известней благородный эксперимент Роберта Оуэна, основавшего в начале XIX века социалистическую коммуну в Нью- Ланарке (Шотландия). Коммуна не пережила своего харизматического основателя и погибла под безжалостным давлением индустриализации в Викторианскую эпоху. (Интересно, что кооперативные сообщества, основанные на принципах Оуэна, оказались более жизнестойкими.) Крупнейший эксперимент в области социализма начался с Октябрьской революции 1917 года в России, организаторам которого тоже нечем было бы похвастаться в наши дни.
Маркс и Энгельс принципиально отвергали все утопии других авторов и считали такие работы глупыми фантазиями, поскольку верили, что их собственное учение о неизбежности гибели капитализма и торжества социализма основано на строгом научном подходе. Увы, но с современной точки зрения марксизм тоже представляет собой всего лишь очередную утопию об обществе, которое его авторам кажется правильным и желанным. Многие социалисты, в частности, биолог Джулиан Хаксли, в 1930-е годы увлекались идеями евгеники, до тех пора пока они не стали частью ужасной утопии, провозглашенной в Майн кампф.
По-видимому, именно в этом состоит основная проблема всех утопий: их авторам никогда не удается предугадать, чем закончится развитие предлагаемых ими идей. В человеческой природе есть нечто непредсказуемое, постоянно приводящее к самым неожиданным последствиям любые, самые тщательно продуманные планы. Известный критик Джон Карей как-то прошелся по поводу утопий, что «все они, в большей или меньшей мере, исключают из рассмотрения поведение и стремления реальных людей»1. Значительная часть утопий «населена» очень умеренными и пассивно счастливыми людьми, среди которых сами создатели утопий, чаще всего диссиденты и бунтари по характеру, выглядели бы инородным телом и скорее всего были бы отторгнуты. То же характерно и для антиутопий, таких как О дивный новый мир Олдоса Хаюсли, в котором животная пассивность общества достигается за счет методов биойнженерии, свободного секса, доступных наркотиков и множества бездумцЫх развлечений. Конечно, на это можно возразить, что в основе традиционной микроэкономической теории тоже лежит некая утопическая идея, поскольку реальные люди заменяются всеведущими бездушными автоматами, «рациональными максимизаторами» прибыли на рынке, который таким-образом приходит к мифическому равновесию.
Поразительно, но почти все авторы утопий рассматривают общечеловеческую историю только в контексте крн кретных обстоятельств времени написания. Республика Платона представляет собой описание роскошного государства, управляемого аристократами, в котором цензура является нормой общественной жизни, а детей отнимают от родителей в самом раннем возрасте. Утопия Томаса Мора явно представляет собой мечту общинника XVI века о государстве равенства и общего благополучия, что достигается, естественно, за счет строжайшей регламентации и ограничений. В книге Уильяма Морриса Новости из несуществующей страны (или, что то же самое, «Новости из Утопии») описывается очаровательное общество, но придумавший его автор даже не пытается скрыть искусственности своей романтической фантазии. В фантастическом романе Эдварда Беллами Оглядываясь назад (1888) Америка 2000[150] года выглядит довольно мрачной страной, представляющей собой огромную корпорацию, объединенную националистическим порывом и некой религией солидарности, в которой все население рассматривается правительством в виде «трудовой армии», а диссиденты обречены на одиночное заключение в тяжелейших условиях. Примечательно, что самому Беллами такие идеи и перспективы развития казались очень привлекательными*.
Человеческая натура столь сложна и разнообразна, что подобрать единый идеал существования невозможно, в результате чего, как было замечено уже очень давно, утопия одного человека превращается в антиутопию для многих других. Немецкий поэт Фридрих Гельдерлин горестно восклицал, что «ад на Земле всегда создают люди, пытающиеся построить рай для самих себя»2.
Идея построения «идеального общества» (или хотя бы его теории) относится к числу химер, и социальная физика, которой посвящена данная книга, разумеется, даже не рассматривает задачи такого типа. Но при этом научный подход оказывается весьма плодотворным во множестве задач, связанных с планированием дорожного движения, анализом цен на рынке, криминалистикой, проектированием технологических сетей, теорией игр и т.п. Концепции и модели физики пока еще только пробивают себе дорогу в социальные науки, но они отнюдь не стремятся создать полную и исчерпывающую теорию строения общества, равно как и подменить традиционные экономические, социальные или политологические науки. Сложность заключается в точной определении черты, до которой механистические количественные модели позволяют описывать человеческое поведение, не превращаясь в уродливую карикатуру. Поиск и нахождение правильных приложений теории в настоящее время осуществляется интуитивно и требует от математиков и социологов большого искусства и тонкого расчета.
При разумном и правильном отношении методы социальной физики уже сейчас могут быть (а иногда и являются) очень полезным инструментом планирования не только экономических, социальных и гражданских мероприятий, но даже международных соглашений и юридических норм. Во многих случаях новые подходы позволяют избежать грубых ошибок, а иногда дают исследователям счастливый шанс предсказать будущее развитие реальных процессов. Если существуют общие закономерности дорожного движения, проведения массовых мероприятий, развития мегаполисов, образования социальных сетей и прочих социальных явлений, то мы должны изучать их, чтобы более эффективно планировать и регулировать эти процессы. Еще более ценным представляется общий вывод, к которому можно прийти на основе описываемых исследований: некие общие закономерности, господствующие в физическом мйрб, проявляются и в социальных явлениях, поэтому общественная жизнь не является чем-то выделенным из природы. Общество не представляет собой пресловутый чистый лист — tabula rasa, на котором каждый может писать все, что ему вздумается.
Общественная жизнь очень сложна, но эта сложность не превышает возможности человеческого познания. Как неоднократно подчеркивалось в книге, сложность форм и разнообразие организации возникают из очень небольшого числа основополагающих принципов, которым одновременно подчиняются многочисленные элементы системы, т.е. социальные агенты. На этот факт, по-видимому, первым обратил серьезное внимание еще Джон Стюарт Милль в XIX столетии: «Сложность возникает не из-за большого числа самих законов, поскольку это число весьма ограниченно, а вследствие огромного количества данных, элементов или агентов, подчиняющихся этим нескольким законам и создающим коллективные эффекты»3.
Сложность рассматриваемых- систем вовсе не является неизбежным следствием чудовищного числа взаимодействий в системе. Поэтому, на мой взгляд, не следует считать сложность ключевым словом новой науки. Самое удивительное в исследованиях по физике социальных явлений — то, что паттерны человеческого поведения оказываются иногда такими простыми и подчиняющимися столь же простым математическим «законам». Когда 200 лет назад первые открытия в социальной статистике продемонстрировали миру удивительные законы сохранения средних значений и заданных форм распределения ошибок, многие были буквально напуганы этим «покушением» на свободу воли человека. Возможно, в близком будущем нам придется смириться с более глубокими открытиями, относящимися к человеческому поведению, и мы убедимся, что в социальных событиях проявляются закономерности фазовых переходов, степенных распределений, самоорганизующихся структур, безмасштабных сетей и т. п.
Не стоит забывать и о том, что мысль о возникновении общества и культуры в результате взаимодействия огромного числа отдельных личностей, руководствовавшихся личными и локальными устремлениями, далеко не нова. В 1908 году немецкий социолог Георг Зиммель, рассуждая о связи физических законов с социальным развитием, писал, что «обществом мы называем просто множество отдельных личностей, объединенных некоторыми взаимодействиями»1. Это определение в 1927 году воспроизвел американский социолог Роберт Э. Парк, указавший, что «институты и социальные структуры любого рода можно рассматривать как продукт коллективных действий»5. Можно сказать, что современное общество продолжает развивать и обобщать эти определения, создавая новые организации и формы коллективного поведения. По-настоящему новым можно считать лишь то, что многие описанные в книге социальные явления (пробки на дорогах, флуктуации экономических показателей, культурные связи) представляют собой не статические, а динамические образования, или паттерны, с неожиданными характеристиками.